Йожеф Лендел - Избранное

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Установка для газового освещения благополучно прибыла в Ценк, однако ее, пожалуй, так и не вынули из ящика. После того как опасности, связанные с ее приобретением и перевозкой, остались позади, Сечени, видимо, забыл о ней. А может, отложил на более поздние времена. Устаревать, будучи новехонькой, — жесточайшая участь, какая только может постичь машину!

Зато великолепные лошади резвились на благодатных венгерских лугах и корма получали вдосталь; конюхи, также выписанные из Англии, обходились в огромные суммы.

Как я уже упоминал, в Милане Сечени находится под тем предлогом, что прибыл в свой полк. А истинная подоплека дела — очередная любовная история: на сей раз он обхаживает некую даму по имени Габриелла.

Старику Ференцу Сечени отлично известна жизнь итальянских гарнизонов; судя по всему, он знает и о злополучном приключении сына в Милане. Что остается делать раскаявшемуся безбожнику, некогда столь просвещенному стороннику императора Иосифа II? Он пишет прекрасное набожное поучение, оправляет его в медальон и вручает сыну этот талисман в качестве дорожного напутствия, присовокупив к нему собственноручно переписанный молитвенник.

Сечени принимает талисман, но только сорок три года спустя, когда он в крайне взбудораженном состоянии духа пишет какое-то письмо, ему вдруг приходит на ум отцовский дар: «А я его так и не прочел! Какой ужас!» Пожалуй, он и тогда, в 1850 году, не вспомнил бы о талисмане, если бы к тому времени уже два года не провел в одиночестве, заключенный в дом умалишенных. И прочел ли он то напутствие в 1850-м?.. Но это я так, между прочим…

В Милане он тоже выдерживает недолго; душа рвется в новое, более романтическое, байроническое путешествие. С роскошной, чуть ли не княжеской свитой, он отправляется на восток. По тем временам — полтора столетия назад — это грандиозное путешествие. Из Италии на австрийском военном судне он попадает на Корфу, а оттуда через Константинополь, Смирну, греческие острова, Мальту и Сицилию снова возвращается в Неаполь.

Ему оказывают княжеские почести. Его это раздражает, потому что он умен, и в то же время, будучи снобом, он радуется помпе. Его величают князем и соответственно этому опустошают его кошель разные крупные и мелкие мошенники, которыми кишит Левант. Полуграмотные чиновники. Консул, который добывает средства к существованию знахарством. Отрезанные от мира турецкие наместники… Иноземный путешественник в этих краях — большой господин. А в особенности, если помимо обычных слуг и непременного повара в его эскорт входят художник и археолог.

Художник — это Эндер, очень хороший живописец. Что до археолога, то мне известно лишь его имя: Ландшульц. Однако с этими людьми молодой Сечени почти не находит общих тем для разговора — меньше, чем со своим лакеем. Лакей снабжает его сведениями обо всем и всех. Именно таким путем узнает Сечени, что у Ландшульца неспроста вечно неопрятный вид: он никогда не снимает свой фрак и даже спит в нем. «Сроду не моется», зато без зазрения совести поносит постоялые дворы, то бишь караван-сараи, за грязь и нищету. И в еде ему не угодишь. «А самому в Вене дай бог если рубца перепадало, и в комнатенке убогой жил, на седьмом этаже, под самой крышей», — сообщает лакей. И даже о художнике Иоганне Эндере Сечени выслушивает сплетни своего слуги. А между тем акварельный портрет, написанный Эндером, — лучшее изображение Сечени. Он запечатлен в романтической накидке, в огромном модном цилиндре и с карабином. Живописец придает ему сходство с Байроном и другими «героями нашего времени», которые если не пробирались на Восток из Италии, то подобно Лермонтову сражались на Кавказе против Востока, либо в те же годы готовились поднять борьбу в Миссолунгах. (В Миссолунгах умер Байрон.) Жизненный путь Сечени сложился тоже весьма романтично. Беда его, пожалуй, в том, что таланты его были весьма разносторонни и ни одному из них Сечени не мог дать волю. Он занимал позицию как бы посередине карты — как географической, так и жизненной. Презреть свою родину, подобно Байрону, он не мог.

Свою родину? Да знал ли он, где по-настоящему его родина?

Венгрия? Но Венгрию нельзя презирать. Сперва следует освободить ее от оков, и тогда, возможно, она расцветет и станет прекраснейшей страной. Или же Австрия? Но ведь без Австрии — это было главное, постоянно терзающее сомнение для человека типа Сечени — Венгрия пала бы еще ниже. Кому лучше него были известны подлость и выморочность венгерских магнатов — мелочных, угодливых, всячески норовящих урвать в свой карман побольше, способных сутяжничать до скончания века и считающих крестьян за тягловый скот? Венгерская свобода — о чем тут говорить!.. «Разве не проделкой Полишинеля было бы со стороны венгерского дворянина броситься в Дунай из-за утраты односторонней свободы, при которой ему вольно пускать в ход палки, а крестьянину — кричать?»

И Сечени, возможно, зрил в корень глубже. Ведь он видел не только страсти и нравы, но и ту почву, на которой они произрастают. Он рассматривает мир с точки зрения экономики и государственно-правовых отношений. Среди романтических излияний, дилетантских занятий археологией он даже здесь, на Востоке, задумывается над экономическими вопросами.

«Венгрии надобно бы производить в два раза больше зерна, вина, мяса, шерсти и т. д., умерить свои потребности, а о заводах можно даже и не помышлять… Хлебная страна так соотносится со страной колесной, как богатый господин, имеющий собственного повара и винодела, — с бедным художником, которого он содержит у себя в доме… Народ, возделывающий землю, вместе с тем может быть и наиболее образованным».

Эту запись Сечени делает в Смирне 7 декабря 1818 года. Неужто здесь, на нищем Востоке, узрел он эту самую «колесную страну»? Ведь он путешествовал по «хлебной стране», лишенной хлеба. А двумя годами ранее, когда он находился в богатой Англии, разве он видел «хлебную страну»? И если машины не нужны, чего ради было жертвовать головой, провозя через дуврскую таможню gaslight? И кому надобно умерять свои потребности — уж не крестьянину ли? Ведь Сечени знает уже сейчас и напишет позднее, что в окрестностях Дебрецена крестьянин все лето живет на одних арбузах. Нет, конечно же, он имеет в виду другое. Он думает о самом себе, о своих собратьях-магнатах и дворянах, которые вот ведь с поистине княжеской роскошью путешествуют по Востоку или с княжеской роскошью обитают в своих венских дворцах, а в Венгрии держат в полной готовности загородные замки, куда приглашают на охоту друг друга, знакомых чужестранцев, но главным образом мужей — ради сопровождающих их соблазнительных жен… «Народ, возделывающий землю, вместе с тем может быть и наиболее образованным…» Это надо бы сперва доказать.