Йожеф Лендел - Избранное

Угрюмая недоверчивость, с какою его встречали поначалу, была растоплена теплом и светом золотых фунтов действеннее, нежели бы солнцем. Ну и, конечно, сыграло роль то, что он — «Hungarian», уроженец какой-то далекой-далекой варварской страны, некто вроде индийского магараджи, турецкого паши и тому подобное — словом, не конкурент. Французу, немцу, американцу наверняка бо́льших трудов (или бо́льших денег) стоило бы проникнуть в тайны английской промышленности, зато представителю столь экзотической страны инженеры-механики и рабочие форменным образом давали уроки. Учили его сурово, отбросив всякую учтивость. Но полученные ими золотые монеты они отрабатывали честно.

Большие усилия и большие средства пришлось затратить Сечени, чтобы заполучить образец газогенераторного механизма. Инженер, который согласился пойти ему навстречу, обставил дело с крайней осторожностью. Готовую, собранную модель опробовали в небольшой мастерской инженера, после чего в присутствии заказчика упаковали в ящик. Сечени своим перстнем-печаткой опечатал ящик. Однако покупку и после этого не решились доставить на квартиру Сечени, а на телеге увезли к заброшенной мельнице, откуда — как было заранее условлено — Сечени лишь на следующий день должен был перевезти машину к себе, наняв возчика.

Без такого рода предосторожностей было никак не обойтись: ведь за вывоз машин английский закон карал смертью.

Но не отказываться же из-за этого от вывоза вожделенной машины, тем более если ты лихой гусарский капитан двадцати шести лет от роду и твоя фамилия Сечени?!

Угодить на виселицу из-за установки gaslight? Ну уж нет, гусару под силу сыскать себе более благородный вид смерти: пусть смолкли сражения, зато остались дуэльные поединки. Доверить перевозку механизма кому-нибудь другому? Но ведь это все равно что добровольно отдать свою жизнь в чужие руки. Проще всего прибегнуть к открытой, гусарской атаке.

Сечени решил, что вывезет машину самолично, а в крайнем случае сошлется на незнание закона.

С точки зрения юридической, несколько наивный подход, учитывая, что на окраинах города повсюду были расставлены виселицы. Ведь не спрашивают вора, укравшего хлеб у пекаря, известен ли ему закон, запрещающий воровство? Укравшего хлеб отправляют на виселицу точно так же, как мелкого карманника, вытащившего носовой платок из кармана благородного господина. Все это Сечени отлично известно. Но вот вопрос: решатся ли повесить не простолюдина, а лорда?

Он станет действовать, не прибегая ни к каким ухищрениям. Наиболее безопасна самая обычная контрабанда, и простейшее решение готово: предъявить к досмотру машину и сунуть таможенному чиновнику несколько золотых.

Судя по всему, Сечени хорошо изучил англичан: его замысел удается в полной мере.

Таможенный инспектор смерил его холодным и гордым взглядом; на него не произвел ни малейшего впечатления тот факт, что перед ним — Count, граф Сечени. Но ощутив ладонью прикосновение четвертого золотого, чиновник движением другой руки дал знак пропустить ящик. У выхода дуврской таможни уже поджидали носильщики. Еще несколько минут, и поклажа перенесена на судно — только-то и делов!

«За четыре золотых он продал мне душу нации — машину», — записывает Сечени в своем дневнике. Эту запись он делает прямо там, в Дувре, со скуки, поскольку вынужден ждать отправления судна.

«Стоял штиль, и, чтобы скоротать этот день, я заполнил его подкупом английского таможенного чиновника и чтением книги «Les amours secrets de Napoléon» [41] «Любовные тайны Наполеона» (фр). . Между делом перемигнулся с дочерью трактирщика и совершил основательную прогулку по направлению к Кастлю. Тем самым пребывание в мрачном, неуютном порту сделалось более сносным».

Пока судно плыло к берегам континента, а особая почтовая карета везла Сечени в Вену, он не раз возвращался к мысли о том, чем же сделались столь невыносимыми для Байрона Лондон и Англия, где леди Холланд может себе позволить открыто выказывать свою симпатию к Наполеону; где даже продажный таможенный чиновник не считает нужным ломать шапку перед иноземным графом; где о Меттернихе отзываются в таком тоне, как сам Меттерних — о каком-нибудь трансильванском магнате; где представительницы прекрасного пола вовсе не так уж и холодны — продажные девицы из Сохо чуть ли не со слезами благодарят, если платишь им сверх условленной суммы; где существуют конституция и разные диковинные механизмы, а рабочие выражают недовольство, если им недостаточно мяса и пива. Поинтересовались бы, сколько мяса съедает или сколько выпивает пива (впрочем, какое уж там пиво, так, слабенькое винцо) венгерский крестьянин, венгерский крепостной раб? Неужто Байрону хотелось большего? Вряд ли он мог желать, чтобы судьбу Англии взяли в свои руки якобинцы… Ведь даже Наполеон охотнее мирился с роялистами, нежели с якобинцами… Да и вообще якобинство — это устарелая, изжившая себя система. Стране требуется не кровавая диктатура черни, а умелое руководство высокообразованной, духовно развитой аристократии… Конечно, имеется в виду не Меттерних, который, норовя перевернуть мир, поддерживает тесную дружбу со старым Ротшильдом, точно с каким-нибудь исконным дворянином реформатского вероисповедания, что, впрочем, — исходя из его собственного опыта общения с Бидерманом — вполне понятно…

Словом, переустройство Венгрии надо начинать не с внедрения машин и не с введения конституции. Пока что необходимо улучшить коневодство, увеличить богатство страны… Эти и им подобные мысли одолевают молодого гусара по пути из Лондона на родину. Однако Вена вызывает в нем неодолимое отвращение. И хотя нельзя считать, что так будет раз и навсегда, — так же, как ни одно решение Сечени пока еще не в состоянии принять раз и навсегда, — он замедляет темп своего путешествия, чтобы избежать встречи Нового года в Вене и обязательных праздничных визитов. В имперскую столицу он прибывает 2 января.

Сейчас нам хотелось бы считать главной целью пребывания графа Сечени в Англии посещение заводов, а все прочие его занятия — второстепенными. Но в действительности обстояло не так. Еще долгие годы не это будет основным делом для Сечени, а когда и станет основным, все равно будет лишь средством, но не целью…

Пожелай я хотя бы сжато описать жизненный путь Сечени, в моем рассказе больше места заняли бы финансовые дела, нежели амурные, охотничьи приключения оттеснили бы на задний план любовные, а в центре внимания оказались бы его постоянные разъезды и путешествия. Несколько месяцев спустя Сечени опять в Париже и шлет в Ценк французские вина. Затем — из Лондона — лошадей. Он тратит такие суммы, что у несчастного управляющего имением голова идет кругом. Стоит Сечени увидеть европейские парки, и он желает разбить у себя в имении новый парк. Восхитится чьим-нибудь роскошным домом — и велит построить и для себя такой же. Тысячами скупает он яйца куропаток, чтобы потом иметь возможность устроить пышную охоту для господ из Вены, для австрийских, французских и английских аристократов. «Придумайте же что-нибудь», — подстегивает он в своем письме управляющего, потому что Герц — еврей-ростовщик, и князь Лихтенштейн, и торговцы лошадьми, и поставщики, да и собственные братья не дают ему спуску. Сам же Сечени, поскольку управляющий не в состоянии что-либо придумать, подсказывает один известный ему выход. «Поприжмите крестьян, достаньте хоть из-под земли, а денег наскребите», — наущает он управляющего уже из Милана, где он в данный момент обретается при своем полку, так как в Милане же находится и предмет его очередного любовного увлечения. Кстати он обещает своему отчаявшемуся управителю, что постарается прожить на триста пятьдесят талеров в год вплоть до января 1819 года; к тому времени его денежные дела поправятся, и какие бы слухи о нем ни распускали на родине, до разорения дело не дойдет… Да, миновала славная пора наполеоновских войн, когда армия по высокой цене подчистую скупала у венгерских помещиков овес, хлебное зерно и овец.