Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 3

— Огонь этот горит за пределами города, — сказал он, — молись за те души, которые сейчас терпят адские муки.

О благородные души героев! Может быть, среди них Хулио Эрнандес или фра Константин. Это были единственные имена, которые пришли на ум дону Хуану, и их он повторял в страстной мольбе.

— Вот уже Посада, сеньор, — сказал слуга.

— Нет, Жорж, мы скачем дальше. Этой ночью в Севилье никто не спит.

— Но позвольте, сеньор, — возразил слуга, — кони утомлены, мы проделали сегодня большой путь.

— Пусть отдохнут позже, — коротко отрезал Хуан. Ему сейчас необходимо было движение, отсветы этого пламени нигде не дали бы ему покоя.

Два часа спустя он за уздцы подвёл свою измученную лошадь к воротам дома своей кузины донны Инесс. Он не делал для себя проблемы из того, что среди ночи требует входа в дом, он знал, что наверняка в этом доме не думают о сне. Его зов скоро услышали, и провели в комнату, примыкавшую к патио. Минуту спустя появилась Хуанита со свечой в руке, которую она быстро поставила на стол.

— Моя госпожа тотчас примет Ваше благородие, — сказала девушка, она выглядела перепуганной и оробевшей. Обычно она была смелее, но в своём волнении Хуан этого не заметил, — но она очень больна, господину моему пришлось привести её с жертвенного празднества домой, когда оно не закончилось и наполовину.

Хуан выразил своё сочувствие и просил, чтобы она не беспокоилась. Может быть, к нему на минуту выйдет дон Гарсиа, если он ещё не ушёл отдыхать.

— Моя госпожа считает, что должна сама с Вами поговорить, — сказала Хуанита, выходя из комнаты.

Наконец появилась донна Инесс. В южных широтах молодость и красота вянут быстро, но Хуан был поражён при виде этого постаревшего измученного бледного лица. Никакая внешняя элегантность не умаляла этого впечатления. Донна Инесс была одета в свободное утреннее платье тёмной расцветки, и из её чёрных волос, казалось, неумелая рука просто вырвала все обычные украшения и драгоценности. Глаза её потускнели от многих слёз, и сейчас она не плакала только потому, что слёз у неё больше не было. Она протянула навстречу Хуану обе руки:

— О, дон Хуан, этого бы я никогда, никогда не подумала!

— Сеньора, милая кузина, я только что приехал, я не понимаю, о чём Вы говорите.

— Санта Мария! Так Вы ничего не знаете? Как чудовищно!

Она упала в кресло, Хуан стоял рядом и смотрел на неё диким возбуждённым взглядом.

— О да, теперь я понял, — простонал, — я предполагаю… Он представлял себе чёрный ящик с безжизненным прахом и бесформенную фигуру, окутанную омерзительной замаррой, и на ней — любимое имя «Альварес де Сантилланос и Менайя». Она же видела живое лицо, воспоминание о котором будет преследовать её до самой смерти.

— Дайте мне сказать, — прохрипела она, — я попытаюсь говорить связно. Я не хотела туда идти. В день последнего аутодафе, Вы знаете это, умер мой бедный брат, и в то же время… Но дон Гарсиа настоял. Он боялся, что это будет у всякого на языке, тем более, что наше имя запятнано. И, кроме того, умершая в тюрьме донна Хуана де Боргезе должна была быть объявлена невиновной, и всё, что имела — возвращено её наследникам. Из уважения к семье мы были вынуждены пойти. О, дон Хуан, если бы я всё это знала! Лучше я сама бы облачилась в санбенито, чем всё это видеть! Дал бы Бог, чтобы ему не было слишком больно!

— Милая кузина, как ему могло быть больно?

— Тише, дай мне договорить, пока я в состоянии это сделать, иначе Вы уже никогда от меня не услышите ни слова! А ведь я должна рассказать, он сам бы это пожелал. Ну, мы сидели на так называемых престижных местах, очень близко к осуждённым, и эшафот был от нас совсем близко, ну почти как Вы от меня. Последнее аутодафе было ещё так живо во мне, глаза донны Марии, и… доктор Лосада… Я не решалась смотреть в ту сторону, где они сидели, уже давно начали служить мессу… Я знала, что среди осуждённых много женщин… на страшной верхней скамье их было восемь. Наконец сидевшая со мной рядом дама велела мне взглянуть на маленького ростом мужчину, который показывал рукой наверх и ободряющей мимикой укреплял своих спутников. «Не смотри, сеньора», — быстро сказал дон Гарсиа, — но было уже поздно… О, дон Хуан, я увидала его лицо!

— Что? Ты видела его живым? — закричал Хуан. Видимая дрожь пробежала по его телу, и имя, славное имя, которое в момент большого потрясения срывается с уст любого человека, прозвучало в его устах как горький упрёк.

Донна Инесс пыталась продолжить, но дальше говорить она не могла. Совершенно сломленная, она судорожно всхлипывала. Вид сурового, без единой слезинки лица кузена, наконец, заставил её утихнуть. Она собралась с силами.

— Я видела его… конечно, исхудавшего и бледного, но в целом он не сильно изменился. Это было всё то же милое, доброе, родное лицо, которое я видела в последний раз вот здесь, в этой комнате, когда он ласкал и забавлял мою девочку. Не было похоже, чтобы он сильно страдал. Он имел вид человека, который очень много перенёс, но теперь для него всё позади… Уже сейчас всё позади. Тихо, терпеливо, бесстрашно он смотрел вокруг себя такими глазами, которые всё видели, но ничего уже не могло их обеспокоить. Я выносила это зрелище, пока читали приговор. Когда подошёл его черёд, и алгвазил нанёс ему удар жезлом, передавая его мирскому правосудию, силы оставили меня. Мне кажется, я громко закричала. На деле же я не знаю, что я делала. Я ничего больше не знаю… Дон Гарсиа и мой брат унесли меня через толпу…

— И ни слова? Ни слова от него не слышали? — теряя самообладание, спросил Хуан.

— Нет. Но вблизи меня говорили, что во дворе Трианы он разговаривал с погонщиком мулов, и бедной женщине из рядов кающихся, по имени Мария Гонсалес, он говорил слова ободрения и утешения.

Всё было сказано. Потерявший от боли и бешенства способность рассуждать, Хуан бросился из комнаты и дома. И не имея никакой цели, он через пять минут был далеко в городе, он бежал в сторону монастыря доминиканцев.

Слуга, ещё ожидавший у ворот, последовал за ним, с трудом догнал его и задержал его шаг.

В ответ на его робкий вопрос, что же случилось с господином, Хуан сурово повелел ему замолчать.

— Иди спать, — приказал он, — и будь завтра рано утром у ворот Сан-Исидро.

Ничего сейчас Хуану не было ясно, кроме того, что как можно скорей надо стряхнуть с ног прах безжалостного жестокого города. Сан-Исидро было единственным местом за стенами города, которое всплыло в его затуманенном сознании. Там он и решил встретиться со слугой.

— Скажите настоятелю, что дон Хуан Альварес де Сантилланос и Менайя требует аудиенции, причём незамедлительно, — заявил дон Хуан сонному привратнику, который с фонарём в руке, наконец, появился в ответ на его нетерпеливый стук.