Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 1

Карлос хорошо знал природу презрительного отношения к нему его кузена. Гонсальво твёрдо верил, что мужчина, достойный носить таковое звание, достигает того, чего желает, или погибает в борьбе за это, если только, каковым и был его случай, не вмешиваются неодолимые препятствия в виде физического увечья. Тогда как он хорошо знал, чего хотел Карлос перед своим отъездом из Севильи, то пришёл к выводу, что тот теперь спокойно ожидает награды без всякой дальнейшей борьбы.

Однажды, когда Карлос в очередной раз очень мягко ответил на издевательские речи кузена, присутствовавшая при этом донна Инесс воспользовалась случаем извиниться за брата, как только тот вышел из помещения. Карлос любил донну Инесс больше, чем её незамужнюю сестру, потому что она была добрее к донне Беатрис.

— Вы очень добры, амиго мио, — сказала она, — что так мягко обходитесь с моим братом. Он и со старшими братьями очень нетактичен, и даже с отцом.

— Я думаю, это всё у него только потому, что он болен, и хотя сейчас он не кажется беспомощным, как полгода назад, тем не менее он стал слабее и выглядит более болезненным.

— Ай де ми! Всё это правда! Вы слышали о его последней выходке? Он заявил, что навсегда отказывается от услуг врачей. Он о них почти такого же мнения, как… о, простите меня, кузен, как о священниках.

— Вы не можете повлиять на него, чтобы он согласился лечиться у Вашего друга, доктора Кристобаля?

— Я пыталась. Всё напрасно. На самом деле, — добавила она, приблизившись к Карлосу и понизив голос, — причина его подавленности совсем в другом. Никто кроме меня не знает и не подозревает, я всегда была его любимой сестрой… если я скажу Вам, Вы обещаете мне сохранить тайну?

Карлос обещал, любопытствуя про себя, что бы сказала его кузина, если бы могла заподозрить, какая тайна владеет его сердцем…

— Вы слышали о браке донны Хуаны де Ксекерс и Боргезе и дона Франциско де Варгас?

— Да, и я считаю дона Франциско очень счастливым человеком.

— А сестру молодой дамы, донну Марию де Боргезе Вы знаете?

— Я видел её. Бледная гордая блондинка. Она не слишком оживлённая, но весьма образованная и благочестивая особа, как я слышал.

— Вы не поверите мне, дон Карлос, если я скажу Вам: эта бледненькая бесстрастная девушка — избранница Гонсальво, его мечта и идеал. Как она сумела победить его горячее и необузданное сердце, я не знаю, но оно принадлежит ей, ей одной. Разумеется, раньше у него были мимолётные увлечения, но теперь она — его единственная страсть, и это, я боюсь, уже на всю жизнь.

Карлос улыбнулся:

— Языки огня на белом мраморе, но пламя не может долго питаться мрамором и скоро погаснет.

— Поначалу у Гонсальво не было и тени надежды, — сказала донна Инесс, темпераментно взмахнув веером, — мне неизвестно, знает ли юная дама, что её любят. Но не в этом дело, конечно, мы — род Альварес де Менайя, но тем не менее мы не можем ожидать, что представитель высшей знати отдал бы свою дочь за младшего сына в большой семье, даже до дня той злополучной корриды. Теперь же её отец по праву скажет, что финики растут не для обезьян, а красивые дамы существуют на свете не для искалеченных кавалеров. И всё-таки, Вы ведь меня понимаете?

— Да, — сказал Карлос. Он очень хорошо понимал, намного лучше, чем могла предположить донна Инесс.

Она повернулась, чтобы покинуть комнату, но остановилась и сказала:

— Я надеюсь, кузен, что Ваше здоровье не пострадало в пустынных негостеприимных горах? Дон Гарсиа сказал мне, что после Вашего возвращения он несколько раз видел Вас поздно вечером в жилище нашего доброго господина доктора.

У этих посещений была своя причина. Прежде чем расстаться с Карлосом на постоялом дворе, де Гезо спросил, желает ли он быть вхожим в какой-нибудь дом в Севилье, где бы он мог дальше знакомиться с теми вопросами, которые они вместе обсуждали. С благодарностью приняв это предложение, Карлос получил рекомендательное письмо, к его радостному удивлению, адресованное доктору Лосаде.

Но природа не создала Карлоса хранителем тайн. Щёки его залил горячий румянец, когда он ответил:

— Мне очень лестно внимание моей кузины. Но, благодарение Богу, с моим здоровьем всё в порядке. Доктор Кристобаль весьма учён и очень приятный собеседник, и я с удовольствием наслаждаюсь беседой с ним. Кроме того, у него есть редкие, очень ценные книги, которые он даёт мне для чтения.

— Да, для человека своего уровня он на самом деле весьма учён, — снисходительно заметила донна Инесс.

Карлос не возобновил лекций фра Константина в университете, но когда голос знаменитого проповедника звучал в кафедральном соборе, он всегда был на месте. Теперь ему было нетрудно узнавать за тонкой вуалью принятых на церковном языке фраз познанные им самим истины. Фра Константин избегал чаще, чем это необходимо, упоминать об учении Рима, кроме тех случаев, когда паству в хорошо продуманных выражениях предупреждали «не играть своим спасением» с помощью индульгенций и отпущения грехов. Также указывалось на тщетность надежды на спасение по своим собственным добрым делам, и в каждой проповеди Иисус Христос назывался единственным Спасителем грешников. Карлос слушал с обострённым вниманием и нередко его глаза горели восхищением. Часто он оглядывался на море поднятых к небу лиц и говорил себе: «Многие из этих моих братьев и сестёр уже нашли своё спасение во Христе Иисусе и многие ещё найдут его». При этой мысли сердце его горело благодарностью. Но в любой момент только одно слово, произнесённое проповедником, могло обратить его восторг в мрачное предчувствие. Часто случалось, что фра Константин, увлечённый потоком красноречия, так близко подходил к высказыванию откровенной ереси, что сочувствующих ему слушателей охватывал страх, подобно тому, когда видишь, что ничего не подозревающий человек устремляется к краю пропасти.

— Я благодарю Бога за то, что злые люди глупы, а добрые — простодушны, — сказал Карлос после одной из весьма рискованных проповедей своему новому другу Лосаде, ибо теперь то, о чём он начал подозревать, послушав де Гезо, стало для него очевидностью. Теперь он знал — он сам еретик, отступник, — страшное осознание для человека в католической Испании. К счастью, это осознание пришло к нему не сразу и тем более не сразу он смог понять, какими это чревато последствиями. Очень печальны были для него часы, когда он думал о том, что со светлой верой детства и юношескими мечтаниями теперь покончено. Он чувствовал себя отрезанным от длинного ряда святых повествований, воспринятых с верой и благоговением, и которые были самым ценным сокровищем ушедших дней детства. Карлос чувствовал свою оторванность от многочисленного братства видимой церкви — всесильной организации, пронизывающей своим влиянием всё человечество, владеющей мыслями, определяющей поступки, властвующей над всем в этом мире, и, пожалуй, в мире ином, — так казалось Карлосу. Прошлая его жизнь была разрушена, честолюбие его исчезло, будто его и не было; науки, которые он изучал с увлечением и радостью, и где он всех превосходил в успехах, оказались в большинстве своём несостоятельными. Конечно, он и сейчас ещё думал принять священное звание из рук римско-католической церкви, потому что видеть мессу как акт поклонения идолам он ещё не научился, но Карлос больше не мог рассчитывать на почести и славу, и тем более на возможность «сделать в церкви карьеру». Теперь для него было бы достаточно, если бы в каком-нибудь заброшенном углу он смог проповедовать своим землякам любовь Спасителя, и от него требовалась бы постоянная бдительность, осторожность и сдержанность, чтобы защитить себя, — как это сейчас приходится делать всеми уважаемому фра Константину, — защищать себя от посягательств всемогущей святой инквизиции.