Жан-Поль Рихтер - Приключение Шекспира

Желтая, беззубая, с морщиноватою, как пергамен, кожею, старуха подошла к ним и хриплым голосом предложила гадать на картах.

Ей отвечали громких смехом.

Но старуха хотела гадать непременно.

— Цыганка! — сказал ей носильщик огромного роста, с головою, вросшею в плеча. — Я хочу испытать тебя. Слушай. Я дам тебе шиллинг, ежели угадаешь; прокляну, ежели солжешь. Ну, полно же кривляться да моргать глазами, начинай, я готов.

И с уверенностию истинно английскою он протянул ей руку.

Внимательно ее рассмотревши, старуха сказала:

— Послушайте, сударь, зачем оставляете вы жену вашу дома? Какая надобность испытывать ее верность? Ступайте скорей домой, или, клянусь душой моей, нечистый вмешается в ваши семейные дела.

Слова эти сопровождались таким диким смехом, что всякий обернулся к ней с ужасом.

Носильщик побагровел.

— Угадала ли я, сударь?

Взглянув на нее свирепо, он бросился вон из трактира.

— А мой шиллинг, сударь? Отдайте мне мой шиллинг.

— Я убью тебя, цыганка, адская посланница, чортово племя! — воскликнул он с бешенством и толкнул ее так сильно, что она, перевернувшись три раза, на десять шагов отлетела от стола.

Всеобщий хохот был ответом на ее вопли.

— Мщение! — закричал кто-то из толпы.

— Да! Мщение! — повторила старуха. — Он требовал правды и чем заплатил мне… Видите ли эту кровь?…

— Мщение! Мщение!.. — повторил еще раз незнакомый голос.

— Мщение! — закричало 60 человек.

— Я за Андрея!

— И я разобью череп тому, кто только осмелится дотронуться до него…

— И я! Я! Я!

За словами последовали угрозы, за угрозами — удары. Полетели скамьи, столы затрещали, вино полилось по полу.

Сделался всеобщий крик.

И бедный трактирщик Мартин в отчаянии рвал на себе волосы.

Несколько солдат хотели восстановить тишину.

Их прогнали.

И драка продолжалась.

Толпа прибывала; давка, крик; всякий хотел видеть и говорить, никто не слушал.

Смятение могло вспыхнуть в целом городе.

Тогда один человек растолкал ряды дерущихся и грозно велел им перестать.

Столько величественного было в его особе, что многие из самых ожесточенных остановились.

— А ты кто, смеющий приказывать здесь? — закричал ему один из толпы с избитым и окровавленным лицом. — Ты-то кто?

— Виллиам Шекспир.

И это имя, столь славное в целой Англии, внезапно восстановило спокойствие; наступило глубокое молчание, драка прекратилась мгновенно.

В эту минуту, среди этой толпы, Шекспир казался богом.

Он воспользовался своим дивным могуществом.

— Идет! Едет! — закричали отовсюду. И вслед за этим раздалось ржание лошадей, крики охотников, стук карет.

Толпа хлынула навстречу королеве, а через несколько минут показалась и она, в карете, окруженная офицерами и придворными, стройными, с блестящим оружием.

Елисавета показалась на минуту в окне кареты и с важностию, только ей одной свойственною, поклонилась народу.

За этим громогласное «да здравствует!» огласило воздух.

Сам Виллиам готов был увлечься вместе с толпою, даже и он готов был закричать: «Да здравствует Елисавета!» — как вдруг в одной из карет увидел он маршальшу Шабер, с которою встретился у лорда Брогиля. Близь окон кареты, верхом на лошади в золотых шорах, вертелся прекрасно одетый паж, которому маршальша в самое это мгновение приветно улыбалась.

Паж оборотился к одному из толпы, Виллиам вскрикнул и, растолкав окружающих его, схватил лошадь за повод и остановил пажа.

— Узнаёте ли вы меня, государь мой? — сказал он ему.

— Я знаю вас, синьор поэт, — отвечал паж, взявши его руку и ласково ее пожимая.

— И ежели так, паж королевы, я прошу вас уделить мне один час времени, мне нужно поговорить с вами.

— Виллиам! Я бы желал этого…

— И вы должны желать, потому что разговор этот будет для меня или блаженством или несчастием. О! Вы еще не знаете этого!.. Вы не умеете читать ни во взоре, нив звуках голоса, вы не исследываете ощущений любви и ненависти, жизни и небытия, совмещающихся в одном движении, в одном трепете… Нет! Нет! Вы не понимаете ничего этого, иначе давно сказали бы: «Я готов, Виллиам, я готов!..»

— Но где?..

— Всюду, где только захотите; всюду, где есть воздух, где есть небо, где есть уединение. Что нам до места? Харчевня ли, зала, дворец или улица? Я хочу только одного — говорить с вами!..

— Следуйте за мною в мою комнату во дворец.

Когда они пришли, Виллиам запер поспешно дверь и, сжимая судорожно руку пажа, сказал:

— Молодой человек! Вы привели меня в Виндзор, я это знаю! Кого видел я там? Вы молчите!.. Клянусь честию, вы мне все откроете!..

— Тайна эта принадлежит не мне!

— Тайна эта принадлежит не вам? Но страдания, раздирающие мою душу с этой минуты, но отчаяние, пожигающее внутренность мою и которое верно убьет меня преждевременно, но мое будущее, которое умрет вместе со мною — подумали ли вы обо всем этом? Имеете ли вы право взять человека за руку, привести его в объятия женщины и сказать ей: «Вот тот, кого вы желали. Когда страсть повергнет его к ногам вашим, распалит его сердце — я исторгну его из ваших объятий, чтобы жизнь его истлела от горести, отравленная горечью воспоминаний, чтобы всякий день его жизни был замечен стыдом и отчаянием, чтобы он угас, наконец, прежде срока…»

— Тайна эта принадлежит не мне…

— Ежели так, зачем взяли вы ее на себя? Зачем, когда вы так молоды еще, когда сердце еще бьется под шитьем и бархатом этим, зачем… когда вы, может быть, еще любите!.. Как могли вы взять на себя всю тягость подобной тайны!

— Меня принудили…

— Принудили? Так это какая-нибудь знатная дама…. Может быть, придворная? Одна из тех женщин, которые пренебрегают всем, жертвуют всем одной минутной прихоти, собственной честью, честью мужа, спокойствием поэта…

— О! Да, это знатная дама; я еще помню это благоухание, окружавшее ее, этот нежный голос, эту упоительную сладость речи… Государь мой! Скажите мне ее имя, заклинаю вас!.. Клянусь адом, пламя которого пожигает меня, этими украшениями на груди вашей, небом над нашею головою, Богом, внимающим нам, клянусь, я буду безмолвен, как могила! Из сострадания, скажите мне, кто была эта женщина?.. Говорите!.. Говорите!.. Вы видите мое исступление, вы видите, что я горю, вы видите любовь мою…

— Не могу!..

— Ежели так, берите шпагу; я уже устал умолять вас; берите шпагу, повторяю я, потому что я отплачу злом за зло, потому что я растерзаю грудь вашу, потому что я громко называю вас подлецом.

— Виллиам, Виллиам, вы забываетесь…

— А вы трусите!

— Виллиам… из милости…

— Я не хочу миловать вас…

— Это уж слишком, государь мой!..

— Становитесь! Один из нас должен умереть.

Раздался звук оружия — клинки блеснули на мгновение.