Жан-Поль Рихтер - Приключение Шекспира

Вскоре одна шпага разлетелась вдребезги.

Она принадлежала пажу.

— Государь мой! Я могу убить вас, но сострадаю ради любви вашей…

И Виллиам вложил в ножны свою шпагу и хотел выйти.

— Погодите, синьор поэт, погодите!

— Прощайте!

— Остановитесь! Вы хотите узнать имя той дамы, которую видели в Виндзорском саду?

— Да, ее имя, только скорее.

— Это знатная дама..

— Ее происхождение.

— Близь ступеней трона… один взгляд на нее ослепляет.

— Ее имя?

— Ежели б я произнес его, вы преклонили бы колена.

— Имя ее, ее имя?..

За дверьми раздался сильный стук.

— Отворите! — кричал голос.

— Не отворяйте! Не отворяйте! — сказал Шекспир.

Паж невольно подошел к двери.

— Ее имя прежде, ее имя, молодой человек!

— Королева Елисавета требует вас сейчас к себе! — продолжал голос снаружи, а потом прибавил тише: — С нею и маршальша.

— Маршальша! — повторил паж, и глаза его заблестели.

— Скажите мне имя той, которую я видел в Виндзорском саду?

— Клянусь честию, вы узнаете его, только теперь это невозможно, синьор, поэт. Дама моего сердца и королева меня ожидают.

— Ничего, кроме ее имени, одно только ее имя — и я буду благословлять вас!. Вы дадите мне новую жизнь, после той, которую я получил от Бога, жизнь блаженства и очарования — и жизнь эта будет принадлежать вам! И ежели когда нибудь вы будете иметь нужду в брате, чтоб излить перед ним свои страдания, мечты счастия, и в руке, чтоб защитить от оскорбления или ваше имя, или имя вашей возлюбленной, и сердце мое и рука будут принадлежать вам… Именем Бога всемогущего, скажите мне только ее имя…

— Я не смею выговорить его здесь — самые стены могут подслушать…

— Пусть!..

— Но всякий слог этого имени повлечет за собою гибель человека.

— Ежели вы боитесь, молодой человек, то вспомните, что эта тайна не принадлежит вам более, что она моя и что молчание ваше есть уже вероломство, а вероломство это — подлость.

— Королева ожидает тебя, Генрих! — повторил голос за дверью.

— Иду!

И паж с силою отворил дверь.

Его увлек за собою капитан гвардии.

Что ж касается до Шекспира, он перестал существовать — душа его была растерзана на части.

«Браво, Виллиам!» — говорили два года спустя вельможи Англии; «браво, Виллам!» — кричала толпа; «браво, Виллиам!» — повторяло за ними шумное эхо театра. И восторженный Шекспир мечтал о славе и бессмертии за гранью земной жизни, а актеры перенеслись в прошедшее, изменили страсти и души, чтоб этими страстями, этою душою воссоздать действующие лица трагедии «Гамлет».

Клавдий был уже не презренным фокусником, предавшим поэту оглушающий голос свой — нет! Это был Клавдий, король Дании с его низостию и честолюбием, с его сердечною подлостию, невеликою мыслию, пожирающею мозг его.

Актеры и актрисы наполняли сцену; оттуда осыпали они зрителей дивными речами, подобно призракам, восставшим из гробов, чтоб пересказать живущим поколениям один из эпизодов древней истории Дании.

Драма приближалась к развязке.

Клавдий был уже на троне; кругом него столы, кругом столов служители, потом Гамлет, Лаерций, со шпагами в руках, далее королева, ее дамы, придворные, а за ними — очарованные зрители.

Потом Гамлет и Лаерций дрались, и Гамлет ранил своего противника.

За этим последовал конец драмы, страшный и торжественный, как вам известно.

Когда занавес опустился, некоторые из зрителей бросились на сцену, и глазам изумленной толпы представили Шекспира, угрюмого и важного даже в минуту торжества своего.

За этим последовало минутное молчание, всякий уединился внутрь самого себя, с благоговением преклонившись перед великим человеком, ему предстоявшим, подобно целому веку славы, подобно целым поколениям гения.

И даже королева Елисавета приветливо поклонилась Шекспиру, как бы желая показать, что все великое стоит наравне с короною.

А вслед за тем, по данному знаку, капитан, вышед из королевской ложи, возвестил поэту, что Елисавета, покровительница знаний, позволяет ему назавтра предстать перед себя.

Как бы счастлив был Шекспир, если б умер в эту минуту! Великая королева, вероятно, сочувствовала ему одна, слеза ее была драгоценнее всех рукоплесканий, важнее удивления целой Англии, дороже имени в потомстве.

На другой день, 14 мая 1595 года, был при дворе приемный день. Посол Франции имел счастие преклонить колена перед королевою в присутствии всего рыцарства Англии. Как бесконечное эхо, неслися отвсюду клики: «Да здравствует Елисавета!» Виндзор был весь радость, весь восторг; одна только королева, предмет всех этих почестей, не сгладила морщин под короною. Сердце ее не билось более под бархатом и драгоценностями.

Она умерла для лести.

— Виллиам Шекспир! — громко провозгласил герольд.

— Виллиам! — невольно повторила королева.

Легкое волнение изменило черты ее лица, она почти покраснела от стыда, произнеся с участием имя вассала.

Герольд отворил одну половинку двери в тронную залу, Шекспир готов был войти.

— Обе половинки дверей, сир Ельдворт, обе половинки! — закричала Елисавета. Потом прибавила гораздо покойнее: — Это непостижимо! Думают, что я, покровительница искусств в Англии, потерплю, чтобы благородство происхождения первенствовало над гением, чтоб обе половинки дверей дворца моего отворялись лорду и одна — человеку вдохновенному!.. Ежели б благородство было также не наследственно, как и гений, кто бы из вас, господа, наравне с Шекспиром мог назваться благородным?

Несколько минут спустя придворные удалились, Шекспир остался наедине с королевою. Тогда она сказала ему грозно:

— Не гордитесь, сударь тем, что я сейчас сказала; мне только хотелось унизить этих господ, надменных знаменитостию своих предков, как будто бы они произошли не из одного начала, как будто бы все существующее создано не одним Творцем.

— Впрочем, несмотря на глупость моих герцогов и пэров, я всегда отдам преимущество руке, владеющей мечом, пред той, которая владеет пером, как бы ни было велико превосходство последней перед первою.

Шекспир гордо поднял голову, уста шевелились, он готов был доказывать несправедливость королевы.

Очаровательно улыбаясь, она прибавила:

— Есть случаи, однако, когда писатель или поэт может быть выше герцога или полководца; полководец двигает только известным количеством людей, одною частию войск… но поэт… он колеблет царства…. целую вселенную, и его голос, могущественный, подобно гласу Божества, гремит из столетия в столетие…

Внезапный трепет пробежал по членам Шекспира, воспоминание палило его сердце, сушило мозг в его костях.

Голос королевы при последних словах сделался нежен и очарователен по обыкновению; Виллиаму сдавалось, что уже не в первый раз слышит он этот голос.