Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

— А солдаты про доброту твою да ласку молчать будут? — спросил князь у Коновницына позднее, когда они отошли побеседовать, как полковые товарищи.

— Они-то? — переспросил Коновницын, указывая на своих подчиненных, которые со смехом обступили маленькую шутиху, рассказывавшую им нечто забавное (подсознательно простые люди искали своего общества, дворяне — своего). — Долгонько вы, господин Голицын, в полку не служили, коли закон наш запамятовали. Преображенцы за своих — в огонь и воду, нет между нами места предательству. Вместе и на дыбу пойдем, если что!

— Сие похвально, особенно в наши подлые дни. Однако на дыбу не придется, — сказал Голицын. — Моя… молодая супруга измыслила хитроумную диспозицию, которая сделал бы честь Чингиз-хану. Мы несколько погреемся возле вашего артельного огня, а после в Ледяной дом уйдем… Полушубок только дайте, он послужит нам брачным ложем… Далее нас будет греть не ваш бивуачный костер, а пламень некого крылатого греческого бога с голым задом, ни к царскому двору будь помянут.

— Дадим и оба полушубка, — засмеялся сержант, — а кто из моих разбойников будет в окна подглядывать — сразу получит от меня в морду, клянусь честью.

Так и прошла первая брачная ночь шутихи и разжалованного в шуты князя — у гостеприимного солдатского костра, а после — на пахучей овчине поверх ледяного супружеского ложа страсти. Они остались живы, не замерзли, и императрица потом рассказывала всем, что это ее калмычка князя-квасника на своей широкой груди обогрела! Горячие они, степные дикарки, ой, горячие! Правду про них говорят: все они колдуньи, до единой!

Анна Иоанновна собиралась жить долго, очень долго, но не привел Господь! Поженила насильно племянницу с Брауншвейгским герцогом, щуплым и некрасивым Антоном-Ульрихом не со зла, а потому что не нашлось другого, столь же знатного, но повиднее, постатнее, такого, чтобы зашлось от его мужской силы девичье сердце. А так племянница на венчании лила у всех на глазах напрасные слезы и вспоминала, должно быть, о своем красавце Морице Линаре. Первой же брачной ночью Анна Леопольдовна и вовсе сбежала от мужа в Летний сад: всем двором ловили!

Уже после, настоянием, угрозой, царице удалось насильно затолкать молодоженов в спальню и, заперев дверь, приставить караул из фрейлин, дабы не выпускали обоих, пока брак не будет «консумирован». К Антону-Ульриху императрице удалось найти особый подход, попрекнув его боевой репутацией: де мол, как же ты, генерал, под Очаковом да Бендерами не робел, а ныне свой долг перед Россией исполнять страшишься, бабы убоялся? Тут Брауншвейг от расстройства немедля напился в хлам (все же он уже стал русским!) и очертя голову ринулся на штурм «прелестной фортеции». Хотя в огонь, рассказывали, он всегда шел трезвым… Словом, Аннушка Леопольдовна, удерживавшая ранее холодным презрением галантного кавалера, не смогла противостоять силой пьяному солдафону — и худом ли, добром ли, но все сложилось. Сложилось, и ребеночка она родила в срок, долгожданного империей сына, наследника престола.

Младенца окрестили Иваном, в честь отца императрицы, забытого царя Иоанна Алексеевича, бледного и болезненного соправителя юношеских лет Петра Великого, не раскинувшего еще в ту пору во всю мощь орлиных крыльев… Порфирородного младенца Иванушку императрица быстро отобрала у родителей, несмотря на причитания племянницы и хмурое несогласие отца, Антона-Ульриха. Унесла в свои покои собственноручно, думала сама растить. Но не тут-то было. Однажды хмурой осенней ночью 1740-го года случилось страшное и странное происшествие.

Анне Иоанновне не спалось. То ли наваливался серый морок, то ли сердце ныло, но почему-то подумалось о бывом кабинет-министре изменнике Артюшке Волынском, казненном не так давно с товарищами своими — архитектором Еропкиным да Адмиралтейств-коллегии советником Хрущовым… Прочих же его «конфидентов», по царской милости сохранив им животы, били кнутом, сенатору Мусину-Пушкину урезали язык, адмиралу Соймонову рвали ноздри, да разослали по дальним острогам.

Анна не имела поначалу против Волынского злобы сердечной: больно хорошо он ее Ледяным домом да шутовской свадьбой потешил! Но потом бдительный Бирон рассказал, что Волынский де имеет виды на переворот, желает ее свержения и с племянницей ее непутевой сговаривается, «молодой двор» посещает. То ли Анну Леопольдовну на престол хочет посадить, а то ли — слыханное ли дело, крамола небывалая! — себя самого, болтает при свидетелях, что род Волынских древнее, чем Романов род! Тут уж надобно было действовать без промедления. После скорого и жестокого дознания истерзанный Волынский с вырванным языком и ртом, заткнутым пропитанной кровью тряпкой, стоял на Сенном рынке, подле смертной плахи. Анна Иоанновна поначалу думала четвертовать его за великие и небывалые вины, но потом сжалилась: бывшему министру отрубили сначала руку, а потом голову.

Анна редко думала о страданиях, которые должны были испытывать ее жертвы. Она вообще редко думала о человеческих страданиях. Ее мысли с годами все больше занимали плотские утехи с любезным Эрнстхеном Биронхеном, или попросту «Бирошей», любовь которого стареющая женщина стремилась удержать всеми силами, как и свою самодержавную власть над огромной и полной крамолы страною! Об этом были все ее думы, да еще об извращенных шутовских игрищах и придворных увеселениях. Но в эту ночь в завываниях ветра ей почему-то чудились человечьи стоны. Как будто кого-то рвали на дыбе по ее воле, и этот человек тяжело и бессильно стонал. От этих звуков отчаяния сердце у Анны вдруг томительно зашлось… Она накинула шлафрок и вышла в тронную залу. Сначала никого не увидела, но потом то ли морок, то ли пророческое видение предстало ее взору. Женщина в белом платье, похожая на императрицу лицом и фигурой, статная, грузная, черноволосая, сидела на ее троне и смотрела на Анну бесстрашно и спокойно, как право имеющая. Кроме них двоих в зале не было никого. Ни придворных, ни гвардейцев. Никого.

— Кто ты? — спросила Анна, хватаясь за сердце. — Кто?!

Женщина на троне молчала, только улыбалась странной, сводящей с ума улыбкой.

— Эй! — закричала Анна, поначалу грозно, а после жалобно, взывая о помощи. — Почему тронная зала без охраны? Караул!! Куда все разбежались? Позвать герцога Бирона! Бироша-а-а-а!!!

Ей никто не ответил. Наверное, впервые в жизни никто не мчался на ее зов испуганной трусцой, не кланялся униженно, не полз к ее ногам с мольбою. С трудом царица собрала последние силы, со свистом набрала в легкие воздух.

— Самозванка! — крикнула Анна Иоанновна. — Самозванка на троне!!!