Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

— Ты извини, Петруша, — почти ласково сказал один из офицеров, отбирая у него оружие. — Так надо, дружище. Ты тоже Бирон, понимаешь… Потому не противься, ступай с нами чинно. Как доброму офицеру надлежит…

— Где отец? Где мать? Брат, сестра… , - хрипло спросил молодой Бирон.

— За малых не тревожься, их не обидят. Мамку ловят, чтоб не замерзла — она в одной сорочке в сад убегла.

— А отец? Он… спасся?!

— Не надейся. Взяли мы папашу твоего уже. Насилу нашли, он под кроватью прятался, как кот нашкодивший. Манштейн его за ноги уловил. Вытащили, вяжут.

От унижения Питер глухо застонал сквозь стиснутые зубы. Когда его уводили, он бросил через плечо долгий взгляд на Юлиану. Что он хотел сказать?

Юлиана поежилась. Ей положительно разонравились мужские игры. Она искала в них рыцарства, но именно рыцарства, оказывается, было в них меньше всего. Захотелось заплакать, но она с трудом удержалась.

Тихо подошел молодой офицер, с которым она маршировала по Милионной, и молча протянул ей раскупоренную бутылку вина.

— Что это? — всхлипнув, недовольно спросила девушка.

— Трофей из винных погребов герцога. Солдаты уже добрались до них, сейчас их даже под страхом смерти не загонишь обратно в ряды. Выпейте, вам станет легче, сударыня.

— С чего вы взяли, что мне худо?

— Сужу по себе. Тогда, под Очаковом… После первого дела всегда так. Отвратительно. Разочарование. Пусто. Как-то так… Вы пейте, сударыня, прямо из горлышка. А я следом за вами.

И Юлиана выпила, отметив мимоходом, что вино действительно отменное. Где то уже звенело битое стекло, ревели и пели пьяные голоса. Солдатня грабила комнаты. Арестованных Биронов ликующий Манштейн увез в санях на гауптвахту, следом верхом ускакал и появившийся, как только все было кончено, Миних. Ночь гвардии сменялась тусклым петербургским рассветом.

— Виват, регентина Анна! — Юлиана передала полупустую бутылку своему внезапному товарищу, о котором ничего не хотела знать, кроме того что он товарищ. Просто вот так, стоять и пить вместе из одной бутылки среди разгромленного вражеского жилища. Может быть, это и есть самое приятное в мужской, в солдатской жизни. Все остальное мерзко как-то… Хорошо, что Аннушка этого не видит. Все страшное и жестокое Юлиана хотела взять на себя — дабы не омрачились сны подруги, которую она любила такой странной любовью.

Липкий как пот страх не отпускал Анну Леопольдовну. Она то подходила к колыбельке сына, прикасалась к его маленькому лбу, нежно целовала этот теплый лобик, то молилась перед образами, а то вглядывалась в смутные очертания невской столицы за дворцовыми окнами. Чего ждать ей от сегодняшней ночи — беды или торжества? Ребенок крепко спал, и Анна решила не вынимать его из колыбельки. Только иногда подходила и тихо гладила по редким волосикам, по нежным щечкам.

А если к Бирону, а не к Миниху обратит нынче свой капризный лик переменчивая Фортуна? Если Бирон заберет у Аннушки сына, как совсем недавно забрала покойная тетка? Заберет, чтобы убить ни в чем не повинного ребенка и самому стать императором? Все возможно в это страшное время… В спину дышит и еще один опытный и ловкий игрок — цесаревна Елизавета. Боже мой, как спастись, как выжить, как сохранить Иванушку?

Она, Анна, накануне сказала Миниху: «Идите, я с вами, да благословит Господь вас и ваших друзей! Спасите нас с Иванушкой от регента!». А если Миних заодно с Бироном? Если он, этот старый и хитрый вояка, посмеиваясь, перескажет ее слова регенту? Слова наивной дурочки, которая никак не избавится от детской привычки доверять людям! И в таком случае скоро, совсем скоро за Анной придут люди регента, разлучат с сыном, заставят постричься в монахини или бросят в какой-нибудь каменный мешок. Благо, каменных мешков в Российской империи много…

Анне вдруг представились серые, как ножом по сердцу режущие очертания Шлиссельбурга, и она непроизвольно схватилась рукой за горло — на миг стало нечем дышать. Страшно, Господи, как страшно!.. И кому доверять? Остерману? Мужу? Миниху? Нет, все они ведут собственную игру, и даже этот непутевый Антон-Ульрих туда же! Он все время шушукается по темным углам с Остерманом, как крыса со старой лисой,! Говорят, Остерман советовал Антону-Ульриху принять православие, чтобы стать своим в России. Нет, мужа не сбросишь со счетов — все-таки отец маленького императора достаточно умен для собственной игры!

Ах, если бы вызвать в Петербург Морица Линара, он бы помог, непременно помог! Но пока у власти Бирон, ей, Анне, ничего не позволено, ровным счетом ничего, только кукольно улыбаться на дворцовых приемах, которые устраивает Бирон… И наблюдать с ужасом и трепетом, как регент что-то нашептывает раскрасневшейся от приятного волнения Елизавете, а потом ведет цесаревну в туре котильона… А если он и в самом деле хочет женить своего Питера на Елисавет Петровне, а потом — короновать цесаревну?

Боже мой, Господи, наставь, вразуми, как быть?! Юлиана, надо спросить у Юлианы… Но где же верная Юленька? Почему она так долго? Или она тоже бросила ее, погнавшись за столь желанными ее сердцу рыцарскими подвигами? Нет, она не такая! Надо ждать. Только ждать… Боже, когда закончится эта ночь!

Юлиана вторглась уже засветло. Она гремела шпагой и ботфортами как заправский гвардеец, а движения стали резкими и выдавали сильное душевное волнение.

— Аннушка, милая, мы сделали это, Бирон арестован! — выкрикнула она с порога. — Мы свободны! Ты свободна! Ничего больше не угрожает маленькому императору!

Анна облегченно вздохнула и, почувствовав внезапную слабость, мягко села на кровать. Туда же с лязгом оружья и с грязными ботфортами бросилась Юлиана, простонав: «О, как я измучена!». Она обвила талию Анны по-мужски уверенно, привлекла к себе и расцеловала ее яркими, пахнущим вином губами.

— Отныне ты можешь делать то, что хочешь, — горячо зашептала она. — Мы объявим тебя правительницей России! А потом и императрицей…

— И я смогу вызвать в Петербург Линара? — полувопросительно-полутвердительно заметила Анна.

— Фу!!! Противная, противная, неблагодарная! — Юлиана демонстративно отстранилась — Зачем тебе этот Линар? Нам Линар не нужен…

— Но я люблю Морица. Я хочу, чтобы он был здесь, рядом со мной.

— Его? А меня?

— И тебя, Юленька, но это совсем другое…

— Если ты вызовешь его ко двору, все скажут, что он — новый Бирон. Это плохо отразится на твоей репутации, милая…

— А если… Если мы женим его на тебе, так, для виду?

— На мне?!! — от такой невиданной наглости Юлиана широко распахнула глаза, и еще шире рот. — Да что ты такое говоришь?! Да как ты могла?! Все, я ухожу!!!

Она вскочила с кровати, запуталась ногами в ножнах шпаги, больно грохнулась на ковер, в сердцах сорвала шпагу с пояса и зашвырнула ее в угол, а после горько и безутешно разрыдалась у ног Анны: