Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

— Кто рядом с тобой, Анна? Или, вернее, кого ты оставила рядом? Одни валеты. В твоей колоде нет ни королей, ни тузов. А у Елизаветы они есть.

— Кто же? Этот ее лекарь, Лесток? Французский лицемер Шетарди? Быть может, этот ее малоросс-певчий? Тайный супруг, по слухам? Дочь Петра Великого замужем за церковным певчим… Какая нелепость!

— Ее главный туз — гвардия!

Линар положил перед Анной бубнового туза.

— Какие-то гвардейские сержанты да прапорщики? Никого из высших офицеров! — презрительно сказала правительница.

— Елизавете и не нужны высшие офицеры. Если придется, она сама поведет гвардейцев, и, поверь мне, они пойдут за ней охотнее, чем за своими полковыми командирами. А ты потеряла Миниха! Верни его, пока не поздно.

— Нет, — тихо, но твердо сказала Анна и сбросила трефового туза на пол.

Линар поднял карту, положил перед правительницей.

— Подумай, мон амур. Я — всего лишь валет. Твой трефовый валет. Конечно, лукавый, но верный. Однако этого мало.

— Ты говоришь, в моей колоде нет королей… Но какие же короли поддерживают Елизавету? — недоверчиво усмехнулась Анна Леопольдовна.

— Прежде всего христианнейший король Франции Людовик Пятнадцатый. Его червовое величество обладает большим сердцем и никак не может забыть, что Елизавету прочили ему в жены. Он стоит за спиной своего посла, Шетарди. А роковой пиковый король — это, скажем, посол Швеции Нолькен.

— Нолькен? Дочь Великого Петра примет помощь шведов?

— Она изрядно подурачит шведов и, может быть, даже примет от них деньги, но условий их не выполнит. Твоя двоюродная тетка — хитрая рыжая лиса!

— Но меня поддерживает Австрия! Императрица Мария-Терезия!

— Да, Мария-Терезия… Она же — венгерский король. Хитрый бубновый король. Никто не знает, что она решит и сделает завтра. Как и мой господин, саксонский курфюрст Август. Король треф, пославший к тебе трефового валета. Но оба они, как говорят у вас в России, темные лошадки…

— А Головкин? Остерман?..

— Остерман был пиковым валетом в царствование твоей тетки. Пиковым валетом при пиковом короле Бироне. Ныне время его прошло. Он — пустая карта! А твой Головкин… Да он попросту глуп, хоть и прочит тебя в императрицы. Даже в валеты не годится. Так, мелкая масть. Шестерка. Как и твой супруг, бедный Антон-Ульрих… Он, положим, девятка. Есть еще своекорыстный бубновый валет принц Людвиг-Эрнст. Но он, похоже, служит прусскому королю. Попробуй узнать, кому он пишет своей дипломатичекой цифирью…

— Я приставила к нему шпионов. И к дому Миниха. И к Елизавете. И к мужу…

— Надеюсь, не ко мне, мон амур?

— Ну что ты, Мориц!

— Почему бы и нет? У вас в России все следят за всеми… И как только вам не надоедает это занятие?

— А разве у вас в Саксонии не так?

— Саксония слишком мала, от такого количества шпиков она пошла бы на дно как перегруженная лодка…

— Послушай, Мориц, — не выдержала Анна, — Ты думаешь, я сама тасую колоду? Нет, дорогой, это Фортуна… Она играет всеми нами! Как она решит, так и будет.

— Я думал, христианке подобает говорить: Провидение Божье..

— Хорошо, милый. Провидение Божье…

— И ты не хочешь помочь ему и себе?

— Но как это сделать, милый?

— Очень просто, мон амур. Прежде всего, не оправляй меня в Дрезден. Я и здесь превосходно продам бриллианты Бирона, поверь мне. Да, себя я при этом не обижу, не хочу скрывать… Но назови любую сумму, которую ты хочешь за них выручить — и я обеспечу ее тебе при продаже!

— Нет, Мориц, — настаивала на своем правительница, — это нужно сделать в тайне. Ты уедешь в Дрезден, милый. Ради меня…

Линар резко прихлопнул ладонью колоду карт.

— Запомни, мон амур, — сказал он, — как только я уеду, здесь произойдет революция… В пользу Елизаветы.

— Ты не можешь этого знать наверняка…

— Увы, мон амур, могу. Я — хороший игрок и давно в игре. А ты еще только начинаешь. И рискуешь так и не научиться играть хорошо.

Анна сердито смахнула карты на пол.

— Что ж, — решительно сказала она. — Значит, не судьба!

— Анна, друг мой, можно к тебе? — внезапно раздался из-за двери голос Юлианы Менгден. Он был тверд, но в нем читалась некая чувственная нотка.

Анна встрепенулась, не скрывая радости: «Юленька! Она не являлась несколько дней… Пришла! Сама! Значит — простила?»

Госпожа Менгден не стала ждать ответа и решительно распахнула дверь. Она была несколько бледна и исполнена решимости.

— Анна, мне надобно остаться с тобою наедине, — едва сдерживаю бурю чувств, сказала Юлиана. — Граф Линар, как благородный человек… Оставьте нас!

— А вот и моя нареченная невеста… Она всегда входит к тебе без стука, — с издевкой сказал Линар. — Что ж, я не могу отказать ей в столь интимной просьбе. Оставляю вас наедине, дамы…

Он церемониально раскланялся, почти метя пол тщательно завитыми кудрями парика, и вышел, придерживая шпагу.

Анна Леопольдовна грустно посмотрела ему вслед.

Горькие и странные мысли пришли ей на ум: «А, может быть, милый Мориц, я отсылаю тебя, чтобы уберечь? Чтобы ты не разделил мою страшную участь? Со мной останется Юлиана. С ней, если суждено, я приму муки и смерть. Если так решит Господь…»..

Все случилось, как ты говорил, Мориц: ты уехал, и в Санкт-Петербурге свершилась революция в пользу Елизаветы. 24 ноября 1741 года мы проснулись от стука солдатских сапог. Гвардейцы Елизаветы ворвались в мои покои. Признаюсь, у меня было несколько времени приготовиться к их вторжению — меня разбудил их топот в залах и бряцание оружия. Я могла попытаться бежать, без особой, впрочем, надежды на успех. Однако зачем? Зачем противиться судьбе, решение которой было ведомо мне наперед. Сейчас смею признаться тебе, я всегда знала, что моя партия с Фортуной завершится именно так, и потому меня охватило странное спокойствие, даже равнодушие. Верно, я немало удивила им преторианцев моей счастливой соперницы, ожидавших увидеть меня испуганной насмерть. Надо отдать должное нашим всемогущим усачам, они обращались со мною без церемоний, но все же не с такой ненавистью, как с Бироном. В самом деле, за что им было меня ненавидеть? Я не успела сделать зла ни им, ни их цесаревне, хотя они были уверены в том, что я вот-вот причиню зло — и им, и ей.

Может быть, я и причинила кому-то зло, если бы успела. Но меня от зла отвел Господь, а им позволил совершить надо мной суровую расплату. Расплату за то, что я не успела совершить. За намерение, а не за действие.

Они дали мне одеться, а я все прижимала к себе детей и молилась, чтобы их от меня не отняли. Со мною арестовали мою Юлиану Менгден и мужа. Оба они держались достойно. Лишь когда нас стали уводить и у меня забрали детей, я закричала: «Дети, дети! Оставьте мне детей!», но нас с Юлианой и с мужем насильно вывели под руки, втолкнули в сани и отвезли во дворец Елизаветы. Хозяйки там не было, да я и не видела ее — ни тогда, ни после. Должно быть, при всей своей дерзости, нечто препятствовало ей посмотреть в глаза своим жертвам. Цесаревна стала императрицей, и потом лишь присылала мне бумаги на подпись. И я подписывала горестные бумаги отречения — одну за другой.