Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

Детей мне вернули, слава Богу, но надолго ли? Пока Иванушка и Катенька со мной, на моих руках, но что будет дальше? Я более не правительница Российской империи, и сын мой — не император. Мы более не властны над собой, все в руках Елизаветы, и едва ли она пощадит нас. Елизавета уверена, что я хотела ее погибели, намеревалась запереть ее в монастырь и короноваться, стать Анной Второй. Да, я хотела короноваться, но едва ли у меня хватило бы твердости упрятать в монастырь дочь Петра Великого. Хотя, кто знает? Быть может, если бы я опередила ее и короновалась, у меня не осталось бы иного выхода.

Но я рада, что ты в безопасности, любовь моя, а не с нами, несчастными узниками, в Рижской цитадели. Здесь, в Риге, служит бывший паж моего мужа барон фон Мюнхгаузен, смышленый юноша. Даст Бог, он сможет передать тебе это письмо и расскажет, как Елизавета сначала хотела выслать нас за границу, а потом передумала и ради своего спокойствия оставила в Риге, в крепости.

Здесь нам тоже недолго оставаться. Наверное, отправят вглубь России, или в Сибирь, или на Север империи. Мы с тобою больше никогда не увидимся, но я рада, что ты счастлив и свободен, да еще и с бриллиантами Бирона в руках. Используй их по своему усмотрению — и живи счастливо. Не пытайся спасти нас. Это бесполезная затея… Я освобождаю тебя от мук совести при выборе между твоей честью, в которую я безусловно верю, и благополучием, коего я тебе желаю. Это тебе последний подарок от бедной Анны.

Да пребудет с тобой Господь, мейн либер, милый Мориц, и да сохранит он тебя от бедствий и испытаний. А за нас молись Господу ежедневно. Это все, чем ты можешь нам помочь. Я не послушалась тебя — не переиграла Елизавету, обрекла себя и своих близких на немыслимые страдания.

А, может быть, я бы и не смогла переиграть Елизавету… За ее плечами незримо стоит отец — и будет ее охранять. Всегда. А кто я? Бедная Аннушка Леопольдовна, грустная луна рядом с солнцем — Елизаветой, наполовину чужая в России. Шлю тебе свою любовь, милый Мориц, — это все, что у меня осталось ныне. Да еще дети… Господи, оставь мне хотя бы детей!

Прощай, моя любовь! Не могу закончить, плачу.

До ведома вашей милости спешу донесть сведанное от верных людишек, из коих наипаче отмечен будет вышепоименованный Мюнхгаузен именем Карл Фридрих Еремей, отпущенный от службы в Риге для исправления крайних и необходимых нужд в имение свое Боденвердер, моей личною конфиденцией для доглядывания и прознания под присягой и личною своею подписью. Довожу вашей милости, что сей граф Линар, бывый [61] Бывый — бывший (устар.). саксонский посланник в Санкт-Питербурхе, достоверно пущую часть воровских бриллиантов бывого герцога Бирона в Дрездене продал за звонкую монету. Имею всецело предположить и донесть вашей милости, что сей Линар умышляет злодейское покушение низложенную бывую регентину Анну Леопольдовну, а также младенцев Иоанна и Катерину Антоновых злодейским увозом из назначенного им высочайше узилища увезть тайно в Европы. В том де мол собственноязычно с вышепоименованным Мюнхгаузеном конспирацию имел, но денег ему не дал. О том мне тем Мюнхгаузеном передано для вящего таинствования с изустной эстафетой.

Вашей милости нижайше и смиренно вношу препозицию исходатайствовать высочайшего постановления оную Анну Леопольдовну с семейством, чады и домочадцы упрятать куда Макар телят не гонял, на караулы особого упования не имея, ибо в караульных чинах кто не пьян, тот дурак. Наиполезнейшим же всеподданнейше полагаю вашей милости исходатайствовать высочайшего соизволения разделить бывую регентину Анну от присных ее, и держать всех отдельно от других с великим бережением, дабы кто не прознал, на дай Боже. Младенца же оного Иоанна Антонова надобно так закатать, чтоб ворон костей не принес, ибо от его низложенного права великая конфузия всему престолу государыни нашей Елисавет Петровой могет быть.

В чем смиренно молю вашу милость ходу дать.

Вашей милости покорный слуга.

Post scriptum. Денег же вашей милостью уже не послано мне пять месяцев и осемь ден на датум отписки, весьма нуждаюсь, и нечего верным людишкам дать, ни мзды разным чинам, ни на иные какие расходы. Нижайше прошу тех денег выслать, иначе последнею собакою буду, но пойду прусскому королю служить!

Батюшка Антон-Ульрих велел мне никому не говорить, что я умею писать, но офицеры, которые нас охраняют, давно знают правду. Знают и молчат. В рапортах в Санкт-Петербург пишут одно и то же: «Известные особы обстоят благополучно». Известные особы — это мы. Я, опальная урожденная принцесса Елисавета Антоновна, мои братья и сестры, наш батюшка и наши слуги. Хотя кому мы известны, кроме государыни-императрицы Елисаветы Петровны, которую батюшка бранит рыжеволосой Иродиадой, а когда пьян — и вовсе поносным русским словом «сука»? Он стал много пить в последнее время, мой бедный батюшка…

Она, ныне царствующая императрица Елизавета Петровна, отняла у моих родителей власть и свободу, а у нас — почти все, чем обладают самые простые ее подданные, бедные и незнатные. Мы почти не выходим из дому, только прогуливаемся иногда по нашему двору, около пруда, в сопровождении охраны. Порой нам разрешают погулять подольше, зимой — покататься на коньках, летом — покормить уток. Но лето здесь очень короткое, холодное, дождливое.

Солнца почти нет, и только различаешь вдали темно-зеленую, почти черную, линию леса и серую ленту Двины. Эту реку особенно хорошо видно из бывшей матушкиной спальни. Теперь в этой спальне никто не живет — ведь матушка в ней умерла. Только батюшка каждый день приходит в эту спальню, помолчать, поплакать и помолиться. Порой он сидит там долго, долго — и думает Бог знает о чем. Наверное, о том, что мы — очень несчастные. Я прихожу к нему, сажусь рядом, он обнимает меня, и мы плачем вместе.

Офицеры и солдаты охраны нас жалеют, ведь мы — без вины виноватые. Батюшке они своей волей, а не по приказу, всегда отдают полное воинское приветствие и называют его генералиссимусом. Ведь он когда-то был на войне, был героем, мой больной, вечно пьяный, несчастный батюшка, и военные люди его очень уважают. Иногда они допускают неслыханную вольность: позволяют нам сесть в повозки, которые уже много лет пылятся во дворе и в которых мы когда-то приехали сюда, и отъехать на сто сажен. Несколько мгновений счастья! Ветер в лицо, мы едем, едем, как будто навсегда и прочь отсюда! Я закрываю глаза и молюсь про себя, чтобы эти мгновения растянулись подольше, чтобы они длились долго-долго, как только возможно! Но потом нас возвращают обратно, помогают выйти из старой берлины, уводят в дом. Больше они ничего не в силах для нас сделать. Государыня Елизавета Петровна не определила срока нашего заточения. Может быть, мы освободимся, когда умрем. Или, когда умрет сама государыня. Один Господь знает, кто умрет раньше.