Кейт Куинн - Змей и жемчужина

— Ныряйте и полощите волосы, мадонна Джулия, — скомандовала служанка.

— Никто не говорит ничего интересного, пока я не промою волосы, — предупредила мадонна Джулия и, отложив письмо в сторону, нырнула под воду. Она побарахталась, выставляя наружу то колено, то локоть, и, вымыв наконец из волос мыло, вынырнула на поверхность, точно русалка. — Если вы не хотите рассказать мне, кто ваш любовник, то послушайте, что я пишу моему. Он любит, чтобы любовные письма были яркими, выразительными, драматичными, и я не уверена, правильно ли я выбрала тон. «Моё счастье зависит от Вашего Святейшества, так что я не могу наслаждаться удовольствиями Пезаро...»

Она ещё не успела дочитать письмо до конца, когда в наполненную паром и ароматами ванную вдруг ворвался холодный воздух. Я обернулась и увидела квадратную, одетую в бархат фигуру Адрианы да Мила. Я торопливо встала — любовница Папы не видела ничего зазорного в том, чтобы болтать со слугами, но её свекровь не любила, когда время, за которое она платила, терялось понапрасну. Однако мадонна Адриана едва удостоила взглядом меня или служанку, которая стёрла с лица улыбку и с внезапным приливом усердия начала вынимать тяжёлые мокрые волосы Джулии из воды. В руке мадонна Адриана держала ещё одно письмо.

— От Его Святейшества? — Джулия рассмеялась. — Да он пишет мне через день!

— Нет, из Каподимонте. От твоей семьи. — Лицо мадонны Адрианы было серьёзно. Она посмотрела на меня и служанку и велела: — Оставьте нас.

Я молча присела в реверансе и пошла вон.

— Давай послушаем, — шепнула служанка, и мы обе остановились за полуоткрытой дверью.

— Я принесла дурные вести, моя дорогая, — продолжила мадонна Адриана. — Боюсь, твой брат болен.

— Сандро? — прошептала Джулия так тихо, что я едва расслышала. — О нет...

— Нет, не кардинал Фарнезе. Другой твой брат, Анджело. Он подхватил очень тяжёлую лихорадку. Твоя семья считает...

Из ванной донёсся громкий плеск.

— Кармелина! — позвала Джулия. — Пиа! Я знаю, что вы обе подслушиваете под дверью!

Я влетела обратно в ванную и сделала ещё один реверанс. Моя хозяйка вылезла из ванны, во все стороны хлынула вода, и тарелка с творожными пирожными упала на пол и раскололась.

— Пиа, — сказала мадонна Джулия, — поди скажи няне Лауры, чтобы готовила мою дочь к отъезду и готовилась сама.

— Моя дорогая, ты не можешь поехать в Каподимонте, — запротестовала мадонна Адриана. — Его Святейшество никогда тебе этого не позволит — ведь французская армия с каждым днём продвигается всё южнее...

— Родриго не имеет к этому никакого отношения.

— Ну, как же не имеет? Думаешь, он позволит тебе двинуться в путь внезапно, без свиты и без спроса?

— Кармелина, будьте добры, разыщите Леонелло. — Взгляд мадонны Джулии остановился на мне; я в это время подбирала с пола осколки тарелки. — Я знаю, вы его терпеть не можете, и мне, честно говоря, тоже не хочется его видеть, после того как он наговорил мне столько гадостей, но во время путешествия мне понадобится его защита. И со мной, разумеется, поедут мои всегдашние стражники и конюхи; пожалуйста, скажите дворецкому.

— Да, мадонна Джулия, — ответила я.

— Вы тоже поедете со мной. Я не собираюсь останавливаться на постоялых дворах, так что мне понадобится, чтобы кто-то готовил во время пути. Возьмите своего подмастерья, если вам понадобится кто-то, чтобы выполнял тяжёлую работу.

— Джулия, прошу тебя... — На лице мадонны Адрианы от горячего пара выступил пот. — Ты просто не можешь...

— ...не приехать к умирающему брату? — вспыхнула Джулия; она, обнажённая, прямая, стояла на мозаичном полу, и её мокрые волосы струились по спине. — Конечно, не могу. Пожалуйста, передайте Лукреции, что я её люблю, и скажите ей, что у меня не было времени, чтобы поблагодарить синьора Сфорца за его гостеприимство.

Мадонна Джулия повернулась к своей служанке и, перекинув мокрые волосы через плечо, начала торопливо заплетать их в косу.

— Приготовь моё платье для верховой езды, Пиа, и всего несколько платьев на замену, и больше ничего!

Но мадонна Адриана схватила её за руку и заговорила так тихо, что я не должна была бы услышать, — но я целыми днями прислушивалась к чуть слышному шёпоту моих недовольных судомоек.

— Джулия, дорогая, Родриго был взбешён, когда ты ослушалась его в прошлый раз в вопросе о браке Лукреции. Думаешь, он простит тебя теперь, когда у него только-только прошёл гнев на тебя за твоё предыдущее ослушание? По крайней мере, попроси сначала его разрешения. Тогда ты сможешь поехать к брату с полной папской охраной.

Джулия сделала глубокий вдох, и я подумала, что едва ли румянец на её щеках вызван только горячей ванной.

— Кармелина, — тихо сказала она, и я поспешно подошла к ней. — Подите, найдите Леонелло и помощников дворецкого. Мы выезжаем через час.

Не успела я соскочить с седла, как Сандро крепко меня обнял и приподнял над пыльными камнями, которыми был вымощен двор.

— Sorellina, — прошептал он. — Не думал, что Папа позволит тебе приехать, ведь французы...

— Я не собственность Папы. — У меня защипало глаза, и я прижалась лицом к плечу брата. — Анджело, он...

Красивое, худое лицо моего брата выглядело измученным. — Он умер от лихорадки нынче утром.

У меня сжалось сердце. По дороге в Каподимонте я едва не загнала свою серую кобылу, я кричала на Кармелину, на Леонелло и на остальных членов моей свиты, когда они предлагали остановиться, чтобы поспать, попить или отдохнуть — и ради чего? Мой старший брат умер, а я так и не смогла увидеть его в последний раз.

— Ш-ш, не плачь. — Сандро большим пальцем стёр слёзы, хлынувшие из моих глаз. — Главное, что ты приехала.

Как странно снова быть дома, как странно! Я опять была в продуваемом сквозняками восьмиугольном замке моего детства, немного осыпающемся на углах и с трёх сторон окружённом озером, так что звук плещущейся воды был слышен в каждой комнате. Стылая комната, которую я делила с Джероламой, ничуть не изменилась. В ней стояла та же кровать с балдахином и занавесками, в которой я дралась с сестрой за одеяла и мечтала о том, каким будет мой муж. Запах озера тоже был таким же, не изменились и пыльные улицы, где одетые во всё чёрное старухи сплетничали, сидя на ступеньках, где, крича и дерясь на палках, бегали дети, а мимо них тащились мулы, нагруженные всё ещё бьющейся рыбой. Моё старое платье, которое я нашла в сундуке, подошло мне, как и в девичестве, когда я ещё не слышала имён ни Орсино Орсини, ни Родриго Борджиа.

Как странно...

— Как долго мы здесь останемся? — спросил Леонелло.

Я посмотрела на него с удивлением. Он был здесь чужим; кусок другой жизни, совершенно неуместный посреди моей прежней. Он бросался в глаза, как проститутка в церкви, или как непристойность, сказанная посреди молитвы, или как французская армия в сердце Рима. — Не знаю, — сказала я ничего не выражающим голосом и пошла к своей семье.