Кейт Куинн - Змей и жемчужина

— Анна! — крикнул я, входя в таверну и прерывая свою декламацию как раз перед оплакиванием Патрокла. — Анна, моя голубушка, нет ли у тебя нынче вечером каких-нибудь баранов, которых можно обстричь? Дай мне...

Вот тут-то я и увидел, что за столами нет клиентов; в таверне царила странная жуткая тишина, нарушаемая только приглушёнными рыданиями двух работающих здесь подавальщиц, которые плакали, уткнувшись друг другу в плечо.

— Что здесь происходит? — Я посмотрел на заплаканные лица служанок. — Что стряслось? Где Анна?

— В... Вон там, — дрожащим голосом ответила одна из них. Я распахнул дверь на кухню, и вся моя порождённая обладанием вожделенной книгой весёлость тут же лопнула, как мыльный пузырь.

Анна умерла, борясь. По крайней мере, она сопротивлялась.

— Когда вы нашли её? — онемевшими губами проговорил я.

— Рано утром. Одна из служанок, она приходит в кухню на рассвете, чтобы, значит, разжечь огонь и поставить кипятиться котлы, — и что же я слышу у себя наверху? Жуткий вопль, а когда спускаюсь, чтобы посмотреть, что стряслось, глупая девчонка уже залила своей рвотой весь пол.

«Тут есть, отчего человека может вывернуть наизнанку», — подумал я. Анна лежала на длинном, установленном на козлах кухонном столе, голова её была запрокинута, смятые юбки открывали голые ноги, руки были широко распростёрты, как у Христа на Распятии, и пригвождены к столешнице кухонными ножами, воткнутыми в ладони. Она всё-таки ухитрилась оторвать от стола одну руку в последней отчаянной попытке защититься. Я поднял её свободно свисающую с края стола кисть и увидел под ногтями полумесяцы запёкшейся крови. Она крепко поцарапала своего убийцу.

Молодец.

— Теперь народ будет несколько недель обходить моё заведение стороной, — пожаловался кабатчик. — Кто захочет пить вино и играть в кости в таверне, где пригвоздили к столу мёртвую девку?

«Хотя, если бы она не оцарапала того, кто на неё напал, он, возможно, и не перерезал бы ей горло». Моего друга Анну убили не ножи, которыми ей пронзили руки, а глубокий кровавый разрез на горле, окружённый четырьмя мелкими, явно сделанными в панике порезами, как будто прежде убийца никогда никому не перерезал горла.

«Я бы научил тебя лучше», — подумал я. Одной рукой хватаешь за лоб, откидываешь голову назад, а затем одним прямым сильным движением резко проводишь ножом поперёк горла. Именно поперёк — в этом всё дело. Если проводить дугой, то разрез не получится достаточно глубоким.

«Ты это постиг на практике, да? Ты сделал четыре неудачные попытки, прежде чем она умерла».

— Кто это сделал? — тихо спросил я.

— Тебе-то что? Это неважно, его всё одно никогда не поймают.

И то, наверное, не поймают. Простая девушка, которой в кабаке перерезали горло, — да такие тела еженощно во множестве сбрасывают в Тибр. В основном их вылавливают, свозят вместе и, поскольку никто их не опознает и не забирает, сваливают в кучи в безымянных могилах. И никому до них нет дела. Ни священникам, которые не станут служить заупокойную мессу по умершему, пока им не заплатит кто-нибудь из живых. Ни этим раздувающимся от важности продажным городским служителям закона, которым вроде бы положено ловить преступников, но которые больше интересуются взятками и поживой, чем поисками убийц. Никто не станет утруждаться, чтобы сходить за священником или за служителем закона, только не ради такой, как Анна.

Я протянул руку и закрыл ей глаза, полуоткрытые, незряче глядящие на сучковатые потолочные балки.

— Кто это сделал? — спросил я снова.

— А я почём знаю? — кабатчик пожал жирными плечами, уныло глядя на кровь, которая стекла со стола и образовала на полу застывшую тёмную лужу. Из-за его спины, за закрытой дверью кухни, слышались голоса двух оставшихся служанок — они рыдали и тихо переговаривались. — Одна из девушек говорит, что вчера поздно вечером здесь развлекались трое мужчин — играли в кости, сорили деньгами, пялились на девушек. Может, Анна осталась, после того как остальные две ушли, чтобы, значит, обслужить их.

— А вы здесь были?

— Нет, я пошёл к полуночной мессе, — с постным видом отвечал кабатчик.

— Ты пошёл поваляться в постели с женою возчика, к которой ты любишь захаживать, когда её муж со своими мулами уезжает из Рима.

— Они были хорошо одеты. Анна могла бы заработать приличный куш, если бы задрала юбки для кого-нибудь почище карликов да торговцев рыбой. Только всё пошло не так, как она хотела.

— Нет, её не изнасиловали. — Я поправил её мятые юбки, чтобы они закрыли ей лодыжки. Под юбками у неё не было крови, на бёдрах не было кровоподтёков. Синяки виднелись у неё на коленях, как будто кто-то пытался насильно их раздвинуть, но Анна, как видно, слишком отчаянно боролась.

Ножи, которыми её руки пригвоздили к столу, видимо, были нужны для того, чтобы она не сопротивлялась...

— Кто теперь будет убирать всё это свинство, хотел бы я знать? — Кабатчик снова принялся жаловаться. — Мне придётся заплатить этим девчонкам двойную плату только за то, чтобы они вымыли тут пол! А до тела они и дотрагиваться не станут: как-никак она была шлюхой, да и померла без покаяния.

— О её теле позабочусь я. — Я пересёк кухню и взобрался на стул, чтобы добраться до свечного ящика. — Я заплачу, — сказал я, предупреждая протесты кабатчика, и начал расставлять свечи вокруг тела Анны. Дешёвые свечи, сделанные из прогорклого сала. Она была достойна, чтобы во время ночного бдения подле её тела перед погребением горели свечи из пчелиного воска. Она много чего была достойна. Например, шёлкового платья вроде того, которое мы с нею видели на красивой юной новобрачной, что ехала мимо нас в свадебной процессии две недели назад. Она была достойна иметь заботливого мужа и любящую семью. Она заслуживала пристойной смерти в шестьдесят лет, а не этой ужасной гибели, когда всего-то в двадцать пять её сначала пригвоздили к кухонному столу, а потом перерезали ей горло.

— Закрой на сегодня таверну, — сказал я кабатчику, который опять начал было жаловаться и кипятится. — Я буду бодрствовать у её тела всю ночь, а завтра заплачу за её похороны.

— А карлик-то вроде влюблён! — Кабатчик игриво поднял бровь, и его губы начали было растягиваться в ухмылке.

— Попридержи свой грязный язык, пока я его тебе не отрезал, — не повышая голоса, остановил его я. — У неё нет семьи, чтобы заняться её похоронами, так что все хлопоты возьму на себя я.

— Что ж, это твои деньги — тебе и решать, на какую блажь их тратить.

— Эти деньги я выиграл, когда мне достались очень удачные карты при игре в примьеру, — объяснил я бездыханному телу Анны, когда кабатчик, топая, вышел вон. — Chorus, четыре карты одного достоинства. Такое сочетание карт попадается редко. Я купил на выигрыш книгу, но теперь я отнесу её обратно в лавку. Этих денег хватит, чтобы достойно похоронить тебя на кладбище. А может, и на одну-две заупокойные мессы по твоей душе...