Кейт Куинн - Змей и жемчужина

Но сегодня мне не придётся никого прикрывать. Если я в конце концов доставлю триста фунтов сладостей мадонне Лукреции и гостям на её свадьбе, ни у кого из тех, кто работает в этих клубах кухонного пара, не будет никаких неприятностей из-за сегодняшнего прегрешения Марко. И если служанки и поварята больше не ворчали из-за того, что им приходилось выполнять мои приказы, то это потому, что, проработав со мною год, все они знали — если кто и может вовремя изготовить эту бесконечную вереницу свадебных сладостей, то это я. Я улыбнулась, машинально погладила маленький кошель с рукой святой Марфы под моей юбкой и потянулась к миске с грушами «каравелла», чтобы снова попробовать приготовить моё миниатюрное пирожное. Марко возражал против моих попыток, он сказал, что невозможно сделать пирожное таким маленьким, чтобы его можно было съесть, положив в рот целиком; его корочка непременно подгорит в духовке, прежде чем пропечётся начинка.

Но мы: мой нос и я — были с ним не согласны.

— Ну как? — с волнением в. голосе сказала моя хозяйка. — Как вам?

Она повернулась передо мною кругом, так что юбки расклешились колоколом, и я оторвал взгляд от метательного ножа, который точил, и внимательно оглядел её с ног до головы — Джулия Фарнезе, теперь известная всему Риму как Джулия La Bella, Венера Ватикана, возлюбленная Папы. Её знаменитые волосы были уложены на затылке в сложное сооружение из золотых кос; на ней было платье из зелено-золотой испанской парчи с пышными, украшенными оборками рукавами; из-под отделанного бахромой подола выглядывали шитые золотом туфельки.

— Как всегда красиво. — Я пожал плечами. — Точно так же, как и остальные шесть платьев.

— Разве в зелёном я не выгляжу болезненно-бледной? — Джулия снова повернулась кругом. — Пожалуйста, скажите мне, что я выгляжу болезненно-бледной.

— Бог ты мой, да с какой стати вам вдруг захотелось выглядеть болезненно-бледной, мадонна Джулия? — Я спрятал метательный нож в потайные ножны возле запястья.

— Да ведь сегодня же день свадьбы Лукреции! Все должны смотреть на неё, а не на меня или на эту разряженную девицу, которая понесёт её шлейф, или на кого-нибудь ещё. По сравнению с нею я должна выглядеть некрасивой. — Джулия вновь скрылась за ширмой. — Совсем некрасивой, — донёсся до меня её голос.

— Тогда просто наденьте на голову мешок, и дело с концом, — предложил я и уткнулся в книгу.

За ширмой на Джулию сразу же накинулись служанки с новыми охапками парчи.

— Мадонна, а вы не хотели бы надеть платье из серого бархата с вышивкой золотой нитью? — и я уселся более удобно, прислонясь спиной к украшающему стену гобелену и свесив ноги. Боковым зрением я видел, как золотоволосая головка Джулии то появляется, то исчезает за верхним краем ширмы. Её спальня выглядела так, будто внутри её взорвалась радуга: на огромной, с балдахином и занавесями кровати лежали шёлковые платья, бархатные платья, парчовые платья; пары рукавов свисали с мягких скамеечек для ног, точно отрубленные руки; стоящие вдоль стен скамьи были сплошь завалены отделанными кистями перчатками, вышитыми головными уборами и шитыми бисером покрывалами. Любимый козёл мадонны Джулии, теперь уже вполне взрослый и страшно ленивый и навсегда защищённый от попадания в пирог с мясом, лежал, свернувшись калачиком в углу и безмятежно поедал бархатную туфлю. Туда и сюда торопливо сновали служанки: служанки, ведающие бельём, служанки, ведающие косметикой, швеи, портнихи, две служанки, в чьи обязанности входило заботиться о белизне кожи La Bella, три служанки, единственной работой которых было ухаживать за её волосами — и все они были взбудоражены и раскраснелись от волнения. Лукреции Борджиа предстояло сегодня стать женою Джованни Сфорца, графа ди Пезаро, и не кто иной, как Джулия Фарнезе, поведёт её к алтарю.

Это решение было настолько глупым, что я невольно подумал: а не сошёл ли Папа, всегда такой проницательный, с ума? В свои тринадцать лет Лукреция была пригожей девчушкой: белокурой, с милым личиком, уже достаточно высокой, чтобы быть похожей на взрослую женщину, и достаточно пекущейся о своём достоинстве, чтобы двигаться плавно и грациозно, а не бегать вприпрыжку. Но стоя рядом с La Bella, она казалась всего лишь бледной тенью.

— Не это, — сказала из-за ширмы моя госпожа, после того как служанки быстро убрали зелено-золотое платье и начали показывать ей другие наряды. Если учесть, что она была самой известной из пользующихся дурной репутацией женщин Рима, Джулия Фарнезе была на удивление скромна — к большому разочарованию всех слуг-мужчин, наложница Папы никогда не расхаживала по палаццо полуодетой. — Нет, это платье тоже не годится — и то тоже...

— Наденьте коралловое, — сказал я, не отрывая глаз от книги. — Это цвет кошачьей блевотины. Уродливой оно вас не сделает, но надо же с чего-то начинать.

— Не понимаю, почему мы должны его слушать, — раздался из-за ширмы голос одной из служанок — тощей Пантесилеи. Имя царицы амазонок подходило ей больше, чем я подумал вначале. Пантесилея, царица амазонок, тащила всех встреченных ею мужчин к себе в плен, а Пантесилея-служанка тащила их всех к себе в постель. — У меня ещё никогда не было карлика, — сообщила она мне после того, как мы познакомились. — Хочешь со мною переспать? — И мы с нею раз или два хорошо посмеялись и покувыркались, но сейчас она смотрела на меня поверх края ширмы, и во взгляде её читалось сомнение. — Что телохранитель может знать о женских нарядах?

— Нам необходимо узнать мнение мужчины, — объяснила ей Джулия. — О-о, так слишком туго, распусти шнуровку корсажа.

— Он не мужчина, мадонна, — возразила другая служанка.

— Но он, по крайней мере, непредвзят, — заметил я. — Что вам нужно, мадонна, так это пара глаз, не замечающих вашей красоты.

— Так вы не считаете меня красивой, Леонелло? — Джулия взглянула на меня поверх края ширмы своими большими обиженными глазами, но служанки тут же дёрнули её голову обратно вниз.

— Вы конечно же красивы. — Я рассеянно перевернул страницу. — Но я, мадонна, нахожусь в вашем обществе уж скоро год, а как бы прекрасны ни были фрески на стене, которую видишь каждый день, в конце концов ты перестаёшь их замечать.

— Вы невыносимы, — пожаловалась Джулия. — Вот Его Святейшество говорит, что и сейчас так же пленён моею красотой, как в тот день, когда увидел меня впервые.

— Вот потому-то вы и спрашиваете, что вам надеть, у меня, а не у Его Святейшества Папы.

Джулия снова торопливо вышла из-за ширмы, на сей раз одетая в украшенный вышивкой коралловый шёлк.

— Ну как?

— Лучше, — ответствовал я. — На самом деле она выглядела так же. Даже без драгоценностей и облачённая в платье цвета кошачьей блевотины, Джулия Фарнезе всё равно будет привлекать все взгляды. Добродетельные жительницы Рима разделились на два более или менее равных по численности лагеря: тех, кто предпочитал держаться от Невесты Христа и её скандальной репутации подальше, и тех, кто перед нею лебезил, потому что их мужья надеялись получить от Его Святейшества какую-нибудь милость. Но все римлянки без исключения: и те, кто её презирал, и те, кто перед нею пресмыкался, дружно вытягивали шеи, стараясь как можно лучше разглядеть, во что Джулия Фарнезе одета. Стоило ей прийти к мессе в собор Святого Петра в синем бархатном платье, как каждый торговец тканями в городе начинал торговать тем, что он называл «папским синим» бархатом. Если она, идя к исповеди, надевала кокетливый, отделанный мехом берет, сдвинутый набекрень, каждая женщина в Риме, претендующая на следование за модой, в течение двух недель начинала щеголять в berretto [65] Берет (ит.). Фарнезе. Несомненно, уже завтра все модницы устремятся к своим портнихам, требуя сшить им платья из шёлка цвета кошачьей блевотины.