Кейт Куинн - Змей и жемчужина

Я повернулась, чтобы осмотреть только что привезённую дичь: диких уток и журавлей, лежащих грудой на вымытом столе, из которой торчали клювы и перепончатые лапы. Скоро с помощью специй они превратятся во вкусные кушанья — для меня нет вида лучше, чем куча битой птицы! Возможно, нынче я из маленьких поджаренных на вертеле птичек приготовлю отличный ужин.

Я опять услышала тонкий голосок Бартоломео, когда он проходил мимо Оттавиано, шатаясь под грузом множества вымытых сковородок.

— Оттавиано, почему уток набивают цветами фенхеля, а кур просто фенхелем?

— Не знаю, — проворчал Оттавиано, которого это совершенно не интересовало.

— Не болтать! — крикнула я, составляя меню для ужина.

— Извините, синьорина. — Последовала короткая пауза, потом громкий шёпот: — Уго, почему в уток кладут цветы фенхеля вместо...

— И не шептаться! — Сегодня на ужин будут жаренные на вертеле голуби и салат из холодной спаржи (страница 22, параграф «Салаты»), а также блюдо из анчоусов с оливковым маслом и уксусом и травой ореган.

— Синьорина, — вновь зазвучал фальцет Бартоломео. — Простите, что беспокою вас...

— Что ж ты никак не уймёшься? — Я ударом ладони заткнула пробкой бутыль с оливковым маслом.

— Дело в последней курице из тех, что висят на крючках, синьорина, — всё не унимался он. — Она несвежая.

— Какое дело посудомойщику до моей битой птицы? Какое право он имеет её нюхать? — взвилась я. — Я проверила каждую курицу сама, когда их привезли. И, разумеется, курица на последнем крючке совершенно свежая.

Он переступил с ноги на ногу, вытирая мыльные руки о грязную рубашку. Его голова поникла, а лицо залилось краской.

— Нет, синьорина, она тухлая, — тихо проговорил он.

Я посмотрела на него, прищурившись, видя, что все — и подмастерья и мальчики-судомойщики — побросали работу и с немалым удовольствием глазеют на нас. Бунт — в кухне он так же опасен, как на корабле.

— Ну что ж, судомойщик, давай посмотрим. — Я вытерла руки о передник, важно подошла к последней из висящих на крючьях набитых крапивой кур и вдохнула её запах. — По-моему, она свежая. Может, ты объяснишь, почему тебе пришло в голову, будто твой нюх тоньше моего?

Он снял курицу с крючка и повернул её полостью вверх. Я ещё раз втянула носом её запах. Крапива, фенхель, перец, соль; вроде всё в порядке...

Или нет?

Я ещё раз, на этот раз внимательнее, понюхала её. Из-под смеси пряных запахов я учуяла слабый, тонкий, словно чуть заметная струйка дыма от только что зажжённого огня, запах тухлости.

— Хм! — Я взяла курицу и бросила её другому мальчику-судомойщику. — Избавься от неё. А ты, Бартоломео, иди за мной.

— Извините меня, синьорина. — Я прошествовала из холодной кухни в главную, а он зарысил за мной. — Она пахла тухлинкой.

— Однако несильно. Ты вполне мог бы промолчать. Я бы ничего не заметила.

Он ещё раз переступил с ноги на ногу и запустил руку в свои непослушные волосы.

— Но она пахла тухлинкой.

— Мм-м. — Я окинула главную кухню зорким взглядом, но помощники повара все как один работали как надо. Я нашла миску со смесью специй для соуса к жаркому и сунула её Бартоломео под нос. — Какие запахи ты чуешь?

Он сморщил нос и понюхал.

— Корица, — сразу сказал он. — Мускатный орех... и что-то, немного похожее на мускатный орех, но всё-таки другое...

— Это гвоздика. Что ещё?

— Имбирь, сахар, эта жёлтая штуковина, которая получается из цветов, — шафран. И что-то ещё... — Он ещё раз втянул носом воздух. — Что-то жгучее? Но это не перец.

— Ты уверен? — грозно спросила я.

Он, похоже, был испуган, но всё же покачал головой.

— Нет, не перец.

— Что ж, ты прав. Это райские зёрна, или перец гвинейский. — Я упёрла руки в боки. — Откуда ты, Бартоломео?

— Из Думенцы, — пробормотал паренёк. — Это маленькое местечко на севере, в Ломбардии. В прошлом году мой отец умер, и меня отправили в Рим, к дяде. Он дубильщик.

— Так чего ж ты не работаешь у него на сыромятне? Ты же крепкий парень.

— У меня не получалось. И ему пришлось искать мне другую работу?

— А что так?

— Там воняло, синьорина, — вырвалось у Бартоломео. — Я там всё время блевал. Там воняло коровьей мочой и навозом, и оставшимся на шкурах гниющим мясом. Эта вонь меня чуть не убила.

— Хм. — Я мгновение побарабанила пальцами по боку, потом приняла решение. — Надень это, — приказала я и бросила ему свёрток.

Он, удивлённо вздрогнув, поймал его. Это был чистый фартук, точно такой же, как у остальных учеников и подмастерьев.

— Синьорина?

— Ты на годы отстал от остальных учеников и тебе будет тяжело их догонять, — предупредила я. — Они все начали учиться, как положено, в возрасте девяти или десяти лет. — И я не знала, как сумею уладить этот вопрос с Марко. Не говоря уже о мадонне Адриане, которой точно захочется получить плату за ещё одного ученика... но у моего рыжего паренька был этот редкий дар — поварской нюх. По-моему, у него он был даже лучше, чем у меня, и я не собиралась позволить ему пропасть втуне.

— Синьорина, — запинаясь, проговорил он, всё ещё потрясённо глядя на передник.

— Не стой, как столб, парень! Надень передник. Эти специи, которые ты унюхал, — готова поспорить, что ты не знаешь, для чего их используют и в каких пропорциях кладут.

Его лицо запылало, как факел.

— Нет, синьорина.

— Тогда иди сюда и я тебя научу. На четыре с половиной части корицы по одной части имбиря и мускатного ореха, две части гвоздики и щепотка гвинейского перца...

Или Цезарь, или ничто.

Внизу до лоджии на верхнем этаже палаццо донёсся резкий крик: «Хуан!» Я даже не повернул головы.

Я стоял, снявши камзол, в одной рубашке, приготовив руку для броска. Глаза я закрыл, дыхание моё было ровным. Сквозь подошвы сапог я чувствовал нагретые солнцем плитки пола, на левую руку через открытые арки галереи падали горячие солнечные лучи, но правая, хоть она и находилась в тени, тоже не ощущала прохлады.

— Хуан! — Теперь крик прозвучал ближе, и за ним последовало несколько фраз, быстро произнесённых по-каталонски. Я открыл глаза, молниеносно выхватил из манжеты клинок из толедской стали и метнул его в цель — говяжью грудинку, висящую в открытой арке на другом конце лоджии.

Я начал довольно улыбаться ещё до того, как подошёл к своей мишени, чтобы проверить точность броска. Нож попал куда надо, я это чувствовал — вонзился между третьим и четвёртым ребром по самую рукоять. Если бы передо мною был человек, моя толедская сталь пронзила бы какой-нибудь жизненно важный орган.

Я услышал, как за моей спиною распахнулись двери, затем до меня донёсся быстрый свистящий шелест длинных одежд.