Кейт Куинн - Змей и жемчужина

— Скорее всего, она просто приветила не того мужчину. Вот почему погибают женщины. Из-за пьяных мужчин, а вовсе не из-за евреев. — Кармелина выдернула из грудинки последний из моих маленьких ножей. — И я готова поспорить, что большинство этих испанских евреев слишком устали и пропылились, чтобы приносить жертвы Сатане.

— Вижу, вы сочувственно относитесь к последней волне изгнанников, мадонна. — Изгнанников было очень, очень много — евреев, сбежавших от преследований Торквемады. От чего или от кого бежала Signorina Cuoca, я не знал. Хотя мне это казалось почти таким же интересным, как поиски ответа на вопрос, кто убил Анну, Элеонору, а теперь и ещё одну девушку.

— У меня была подруга, которую в прошлом году убили таким же образом, как вашу подругу Элеонору. — Я разложил все свои ножи на каменной балюстраде точно в порядке убывания длины, от самого длинного до самого короткого. — Сомневаюсь, что в её смерти хоть кому-то пришло в голову винить евреев. Её просто отвезли на кладбище и забыли. Так происходит с большинством погибших шлюх.

— Кто сказал, что она была шлюхой? — Кармелина своим передником отогнала мух от грудинки. — Мужчины горазды бросаться этим словом. — Девушка просто иногда приводит домой мужчину, и если потом он оставляет ей одну-две монеты...

— У неё была семья, кто-нибудь её оплакал? — Я стёр пятнышко бычьей крови со своего самого длинного ножа. — Может быть, у неё был муж?

— Нет.

У Анны тоже никого не было.

Вырисовывалась одна и та же картина. Может быть, Чезаре Борджиа сказал мне об этом новом убийстве намеренно, зная, что именно из-за убийства Анны я и попал в его орбиту? Но я никогда не рассказывал ему, каким образом убили Анну, и даже не назвал ему её имени — даже во время той первой беседы, когда он меня прощупывал.

Я подтянулся и сел на балюстраду рядом с разложенными на ней ножами, и Кармелина тотчас автоматически придержала меня за локоть.

— Осторожно, мессер Леонелло, здесь слишком высоко. — И она посмотрела вниз, на землю, до которой было пять этажей.

— Беспокоитесь за меня? — Мои глаза были теперь почти на одном уровне с её глазами — собственно, для этого я и взгромоздился на балюстраду. — Как мило.

— Я могла бы сама сбросить вас с лоджии вниз за то, что вы сделали с моей говяжьей грудинкой, — огрызнулась она. — А теперь, если позволите, я пойду...

Я сжал её пальцы, прежде чем она успела убрать руку с моего локтя.

— Это вам следует быть осторожной, Signorina Cuoca. Уже трёх женщин убили одним и тем же образом. Я бы опасался незнакомых мужчин, если бы был женщиной вроде вас.

— Что вы хотите сказать — женщиной вроде меня? — Она наклонила голову, пока ещё не выдёргивая пальцы из моей руки. На её лице появилась россыпь свежих летних веснушек, а на жилистых предплечьях под засученными рукавами виднелись шрамы. Её пальцы были покрыты мозолями, а по смуглой шее вилась кудряшка, выбившаяся из-под обвивающего голову шарфа.

— Женщиной вроде вас, — повторил я, продолжая глядеть ей в глаза. — А точнее сказать, женщиной вроде них. Женщин, занимающих низкое положение в обществе. Две подавальщицы из таверн и одна торговка фруктами — работающие женщины. Ни одна из них не была шлюхой в полном смысле слова...

— Я не шлюха! — И она попыталась вырвать пальцы из моей руки. — Женщина в моём положении просто не может позволить себе быть гулящей. Знаете, как судачат на кухнях, если о женщине пошёл слух, что она раздвигает колени?

— Успокойтесь, Кармелина. У меня нет намерения вас оскорбить. Или оскорбить тех женщин, которые погибли. Как вы сказали, мужчины горазды бросаться такими словами. — Я примирительно сжал её руку. — Эти женщины просто сталкивались с большим количеством мужчин в ходе своей работы. Женщины, которых никто не хватится. Женщины, не имеющие сколько-нибудь влиятельных семей. Женщины вроде вас.

Может быть, за год, прошедший между убийством Анны и убийством Элеоноры, были ещё женщины, убитые точно таким же образом? Я ни о чём подобном не слышал, но ведь я никого и не расспрашивал. А вдруг их не три, а больше?

Кармелина слегка вздрогнула и перекрестилась.

— Да упокоит Господь их души, — сдержанно сказала она. Похоже, она забыла, что её пальцы всё ещё лежат в моей руке. Её недоверие ко мне явно поубавилось — мне хорошо удавался этот трюк. Все высокие люди легко забывают, что и от карлика может исходить угроза. Пальцы у неё были тёплые и шершавые на ощупь; от неё пахло свежим хлебом, который, по-видимому, пекли на кухне нынче днём, и я подумал, что неплохо было бы усадить её рядом со мною на балюстраду. Я мог заставить её забыть про погибшую торговку фруктами, рассмешить её, мог делать ей комплименты и флиртовать, пока не наступит момент, когда я смогу сорвать с её губ поцелуй. Мне нравились высокие женщины. Да и я им нравился, если прилагал для этого усилия. Быть может, я понравлюсь и Кармелине.

И конечно же я ухитрился все свои старания свести на нет.

— Разумеется, в одном вы отличаетесь от этих убитых женщин, — небрежно заметил я. — Похоже, ни у одной из них не было семьи. А вот у вас в Венеции остался разгневанный отец, не так ли?

Её глаза широко раскрылись, в них заплескался страх.

— Откуда вы...

Я улыбнулся.

— Ваш кузен Марко любит играть в азартные игры. А ещё больше он любит болтать. Особенно, когда выигрывает, что, по правде говоря, случается нечасто. Но всё же он наговорил уже достаточно интересного. Скажите, ваш отец всё ещё работает в Венеции? Он сумел раздобыть себе работу повара у дожа [84] Дож (от лат. dux — «вождь, предводитель») — титул главы государства в итальянских морских республиках — Венецианской, Генуэзской. , несмотря на то, что вы украли все его рецепты?

— Это не ваше дело!

— Думаю, отец вас не простил, хотя он вас и не преследовал, — продолжал я, словно не слышал её слов. — Какой повар простит другого повара, если тот украл плоды труда всей его жизни и скрылся?

Она попыталась вырвать свою руку из моей, но я ещё усилил хватку и держал её крепко. У меня были короткие руки, но кисти и странные феноменально гибкие пальцы были сильными, и хватка у меня как тиски.

— Почему вы так пугливы, Signorina Cuoca? — Я склонил голову набок, недоумевая: почему я говорю всё это, почему провоцирую её вместо того, чтобы целовать? — Украсть рецепты — не такой уж большой грех. За это не сажают в колодки. Разве что у вас на совести есть парочка более тяжких грехов. Что-нибудь такое, за что вас всё-таки могут посадить в колодки. — Я вгляделся в её побелевшее лицо и улыбнулся. — У вас на совести есть что-то ещё, не так ли? Что же вы натворили? Украли что-то помимо рецептов? Сожгли склад, предварительно продав припасы? Убили подмастерья?