Борис Костюковский - Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

Васильев словно играл с полицией в прятки. В эмиграции он пробыл недолго, тайно возвратился в Россию, на Кавказ.

В Тифлисе он снова включился в работу. В частых спорах с меньшевиками выяснилось одно тревожное обстоятельство: он, революционер, плохо знал историю государства и права, был малосведущ в юриспруденции… Сколько раз он вспоминал свои встречи с Ильичем и всегда восхищался его знаниями юриста! Приходили на память и рассказы Марата о Юрьевском университете, о делах, которые он вел, будучи присяжным поверенным.

Нет, ему, профессиональному революционеру Васильеву-Южину, явно не хватало юридических знаний. Как-то в кругу своих тифлисских товарищей Южив сказал мечтательно:

— Эх, если б у меня был паспорт и если бы мне достали хотя бы липовое свидетельство о благонадежности, пари держу — за год подготовлюсь и окончу экстерном юридический факультет.

Он не считал свои способности исключительными и все-таки чувствовал в себе такую силу памяти, которая позволяла фотографически запоминать целые страницы из книг.

Сначала он пожалел о сказанном. Товарищи тут же поймали его на слове. Азартный присяжный поверенный Захаров сразу выложил тридцать рублей и сказал, что за эти деньги в тифлисской полиции он получит для Васильева любые документы.

Михаил Иванович понял, что шутка по поводу сдачи экстерном за университет теперь уже вовсе не шутка. И вдруг усомнился: хватит ли у него сил и здоровья, чтобы одолеть за короткий срок курс такой серьезной науки, чтобы вспомнить все, что знал, изучить то, с чем знаком лишь понаслышке…

Павел Андреевич Добрынин, старший брат Марии, был высок, силен, носил окладистую рыжую бороду. Он уже давно обосновался с женой и тремя детьми под Сухумом. Там стояло всего несколько домов, хозяева которых под руководством Павла Андреевича были объединены в некий садовый кооператив. С утра и до вечера взрослые работали в садах. Это все были люди приезжие, и, как потом выяснил Южин, собрал их не столько садовый кооператив, сколько народническое прошлое и влияние идей Чернышевского. На вопрос «что делать?» они ответили довольно своеобразно. Так под Сухумом возникло местечко с экзотическим названием Язон, первооткрывателем которого стал Павел Андреевич. Он поставил своими руками на берегу моря первый дом, возделал сад, и потянулись к нему сюда друзья-приятели по ссылке. В Язоне часто скрывался нелегальный и полулегальный народ. И хотя Павел Андреевич не имел к большевикам никакого отношения, он с радостью приютил у себя Южина.

Когда полиция выследила Михаила Ивановича в Тифлисе, он был арестован и по этапу доставлен в сухумскую тюрьму к месту ссылки. Павел Андреевич приложил все силы и добился того, чтобы Васильеву, как человеку, страдающему чахоткой, определили место ссылки у него в Язоне.

Он взял на себя полную ответственность за то, что Васильев будет неотлучно находиться там. Правда, пристав из Сухума нет-нет да устраивал наезды; однако ссыльного Васильева он всегда заставал на месте. В худшем случае пристав ждал на берегу, когда он придет с моря на лодке. Но постепенно сухумское начальство уверилось, что Васильев никуда не собирается бежать из этого райского уголка, и «контрольные» наезды почти совсем прекратились.

Удивительной и непривычной для себя жизнью зажили на берегу Черного моря Михаил и Мария. У этих людей, не знавших, что такое отдых, пожалуй, ни до этого, ни во все последующие годы не было ощущения такого равновесия, спокойной уверенности и даже идиллии, если не считать коротких дней пребывания в Женеве.

Обычно с раннего утра после завтрака Михаил, собрав книга, тетради, удочки, уходил в море на лодке в полном одиночестве. За ним никто не смел увязываться: все знали, что он не столько рыбачит, сколько готовится к сдаче экзаменов экстерном за юридический факультет.

По вечерам, когда все домашние собирались после дневных трудов и занятий, разгорались споры на политические и литературные темы. И уж тут Михаил давал волю своему темпераменту и полемическому задору. Спорщики входили в такой раж, что часто казалось — дело дойдет до драки. Как ему хотелось вырвать Добрынина и его друзей из закоснелых идеалистических представлений о революции! Имена Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова, Бакунина, Руссо, Гегеля, Дарвина то и дело возникали в этих жарких спорах, и дети, ничего не понимая, были все же на стороне дяди Миши.

Изредка Михаил Иванович не уходил в море, оставался дома. У детей наступал настоящий праздник. Нарядившись в огромную соломенную шляпу, украшенную петушиными перьями, зелеными листьями и ветками, закутавшись в пеструю, яркую шаль, Михаил Иванович, подняв над головой кухонный нож, шел к Добрыниным «освобождать детей из-под гнета родительской власти». Дети получали свободу на целый день от всех своих обязанностей (а в этом доме обязанности имели все), и двор моментально наполнялся невообразимым шумом, гамом, криками радости.

Сбегались соседские ребята, и вся ватага двигалась к лесу под пение «Интернационала».

Михаил Иванович учил свою ватагу мастерить и запускать змея, гнуть луки, строгать стрелы, делать свистки. В стрельбе из лука должно было принимать участие не только детское, но и все взрослое население Язона.

Павел Андреевич избирался «верховным судьей», получал в свое распоряжение самый звонкий свисток, и начиналась прицельная стрельба по раскрашенным резиновым мячикам. Красный мячик укреплялся посредине. Михаил Иванович был очень метким стрелком, и ему несколько раз удавалось выбить красный мяч.

Сажа, уголь и зелень сочных южных растений, а порой и сок ягод до неузнаваемости изменяли ребячьи лица. И тогда перед взрослыми представали герои Фенимора Купера. На берегу моря затевались целые сражения, произносились речи над поверженными врагами, вызволялись из неволи «слабые и беззащитные», оказывалась щедрая помощь «бедным и униженным».

Когда справедливость окончательно торжествовала и требовалось охладить страсти, вся компания бросалась в море. По плаванию первое место неизменно брала Мария Андреевна. Она очень далеко уплывала в море, и тогда Михаил Иванович умоляющим голосом звал ее вернуться. Здесь, в море, ребята потешались над дядей Мишей как могли: плавал он хуже всех. Его можно было называть «топором» и даже «мокрой курицей». По законам их содружества он не имел права обижаться и не обижался.

Однажды в окнах после хмурых дней вдруг засверкало яркое утро.

— Эй вы, сонные тетери, лежебоки, почему спите до сих пор? Скорей во двор, за работу! Смотрите, снегу нападало выше головы. Если вы сейчас же не встанете, он растает.

Этот призыв Михаила Ивановича моментально поднял ребят с кроватей. С радостным смехом они катали во дворе снежные шары, и Михаил Иванович слепил из них снежную фигуру. Она ослепительно выделялась на фоне зеленого самшита и туй.