Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

— Надо же, строили во время Наполеоновского нашествия, — удивился Орловцев, но на Никифора это не произвело никакого впечатления — при Наполеоне, так при Наполеоне. Единственное, что казак знал о Наполеоне, то, что прадед его «воевал Наполеона» и прошёл за ним по всей Европе до самого Парижа.

Уставшие, они сразу же крепко уснули. Части дивизии до позднего вечера шли и шли на запад, опрокидывая немецкие заслоны, и остановились, не дойдя несколько километров до Алленбурга. Наутро 26 августа, движимый любопытством, не дожидаясь штабной колонны, Орловцев с казаком выехал в городок и оказался там вместе с передовыми отрядами, которые не встретили никакого сопротивления. Это был город, но совсем маленький город, почти игрушечный. Прямо перед въездом в него дорогу пересекал Мазурский канал, а за городом протекала река Алле, в которую здесь же впадала маленькая речка Омет. Это слияние двух небольших рек сильно украшало городок, красиво лежащий в излучине по правому берегу Алле. Да и город этот без реки нельзя было представить, он и назвался в честь нее Алленбург. Готическая церковь с высокой колокольней-башней стояла на небольшой площади городка. Казалось, что стоит она здесь вечно и ни природа, ни время не властны над ней. Но человек властен и над седой готикой, человек, чуждый природе и истории, и власть его безжалостна.

Штаб дивизии вошел в Алленбург, когда Орловцев уже закончил осмотр окрестностей. Он сразу явился на доклад к начальнику штаба генералу Радус-Зенковичу, где ему вручили опечатанные пакеты и приказали немедленно доставить их в Инстербург. Штабс-капитан разыскал своего казака на берегу реки, где тот купал и чистил коней. Довольный Никифор сообщил, что земляки из его станицы нашли на железнодорожной станции склады с провиантом. Они направились к удачливым землякам и набрали мясных консервов да банок сгущённого молока, которому казак радовался, как ребёнок. В обратный путь тронулись сразу, не задерживаясь на обед. А полки до вечера мерно входили в город, который никогда еще не вмещал в себя столько разгорячённых маршем мужчин.

Ехали обратно по уже знакомой дороге. Теперь они чувствовали себя гораздо увереннее, потому и добрались до Инстербурга быстрее. Когда ночью, качаясь от усталости, штабс-капитан входил в отель «Дессауэр Хоф», там уже закончился очередной штабной день. Командующий армией въехал в отель во второй половине дня, в штаб-квартире армии распоряжался полковник граф Шувалов. Доклад и пакеты у Орловцева принял дежурный офицер, который назначил ему завтра утром явиться в штаб.

Ладно, это будет завтра. А пока спать, немедленно спать. Засыпая на удобной кровати в маленьком номере немецкой гостиницы, Орловцев не мог и предположить, какую роль сыграет в его жизни этот прусский городок, сколько боли и счастья будет связано с ним.

Вестибюль инстербургского отеля «Дессауэр Хоф» заполонили офицеры. Орловцев стоял у окна и терпеливо ждал, когда у дежурного по штабу дойдёт очередь до него. Вдруг штаб, гудевший, как роящийся пчелиный улей, затих. Все повернулись к лестнице, застыли на своих местах — по ступенькам грузно ступал командующий. Прославленный генерал, отяжелевший, по-кавалерийски кривоногий харизматик, достигший высших воинских званий не только личной храбростью и решительностью, но иногда и интригами, являл себя подчиненным. Необычно крупный, бугристый, свежевыбритый череп отражал желтый свет ламп, длинные густые усы свисали ниже подбородка — командующий Неманской армией генерал-адъютант барон Ренненкампф Павел Карлович важно проследовал на веранду для завтрака. Следом двинулись приближённые — человек двенадцать. Другие старшие офицеры штаба отправились завтракать в зал «Бисмарк». Помощник дежурного предупредил офицеров, что ждать начальников придется не меньше часа, отрывать их от завтрака он никак не может.

Орловцевым овладело раздражение, предстояло долго и бессмысленно топтаться в фойе отеля. Однако вскоре комендант граф Шувалов вышел с веранды, быстро направился в комнату, где размещался телеграф и другая армейская связь. Углядев у окна штабс-капитана, приказал следовать за собой. В комнате работал телеграфист, граф быстро просмотрел папку с телеграммами и велел Орловцеву отнести ее командующему на веранду. Там за завтраком шла оживленная беседа, говорили по-немецки, хотя вместе с денщиками за столом прислуживали и все слышали хозяин отеля Торнер и два официанта. В разговоре царил командующий армией, говоривший громко, с резким прибалтийским акцентом. Просмотрев принесенные телеграммы, генерал обратился к хозяину отеля:

— Как считают местные жители, долго ли продлится война?

Торнер отвечал, что война, по мнению местных предпринимателей, продлится несколько месяцев, на большее у русских не хватит денег. Ренненкампф пустился в пространные рассуждения, что намерен воевать никак не меньше двух лет, и деньги на войну с Германией всегда найдутся. Говорил он в повелительном, безапелляционном тоне, возражать никто не решался. Дальше разговор коснулся направлений движения частей, посыпались конкретные названия населённых пунктов, и все это происходило в присутствии немцев. Орловцев заметил, что один из служащих отеля как-то уж очень внимательно прислушивается к разговору. Был он высок, держался прямо, его позы и резкие движения ничуть не походили на профессиональные манеры официанта. Да и с посудой он управлялся не так ловко. Про себя Орловцев почему-то назвал его Унтер. Когда официант собрал грязную посуду и пошел на кухню, Орловцев двинулся следом. Унтер составил тарелки на стол, достал из кармана блокнотик, что-то записал в него, затем направился в подвал, откуда вышел через пять минут с ящиком картошки. Штабс-капитан наблюдал за всем этим, но пойти следом или тотчас обследовать подвал не мог — Унтер продолжал возню с овощами, перенося их из подвала на кухню. В конце концов, дежурный по штабу освободился, и Орловцев, прервав наблюдение, отправился на доклад. Дежурный принял отчет о его поездке в 27-ю дивизию под Алленбург и распорядился оставаться пока в Инстербурге при штабе армии.

Когда Орловцев вернулся на веранду, где всё ещё продолжался завтрак, Унтера там уже не было, не обнаружился он и на кухне. Штабс-капитан кинулся в подвал, пробежал по складским помещениям — никого. Уткнулся в узкую, практически незаметную дверь, распахнул её, взбежал вверх по лестнице и оказался во дворе отеля. В углу, у поленницы дров, возился Унтер. Заметив русского офицера, направляющегося к нему, он выдернул снизу из-под дров армейский ранец и кинулся к дальнему выходу со двора. Орловцев явно не поспевал за ним. И тут, прямо как почувствовал, из-за угла отеля выбежал Никифор и бросился к Унтеру. Немец ловко подхватил увесистое березовое полено и огрел казака по голове, тот плашмя рухнул на землю. В момент беглец юркнул в ворота, забежал за соседний дом и был таков. Офицер подскочил к казаку, без сознания распластавшемуся на земле, приподнял его голову, пытаясь привести в чувство. Через минуту Никифор открыл глаза. Взгляд его был мутным, на голове зияла рваная рана, из которой лилась кровь. Орловцев сдернул сушившуюся во дворе простыню, оторвал полосу и перебинтовал голову раненого, который попытался подняться, но так и не смог. Штабс-капитан усадил его у стены и кинулся со двора, надеясь найти повозку. К счастью, в это время мимо отеля проезжала свободная подвода, её и завернули во двор. Вместе с ездовым они уложили Никифора и тронулись в сторону лазарета. У знакомого Орловцеву здания школы, где теперь разместился госпиталь, хлопотали сестры милосердия. Возница направил лошадь к ним. Орловцев сидел рядом с казаком, прижимая простыню к его окровавленной голове. Сестры подбежали к раненому осмотрели его. Одна из них тут же отправилась за носилками, другая осталась, перехватила из рук офицера голову раненого, успокаивая его и пытаясь остановить кровотечение. Орловцеву с первого момента показалось, что это та самая сестра милосердия, которая несколько дней назад манящим видением мелькнула перед ним, заставив его как мальчишку мечтать о встрече. Теперь он не решался взглянуть на неё, вдруг это только его разыгравшееся воображение. Нет, все-таки это она, совсем рядом с ним! Он чувствовал ее дыхание, каждое движение, слышал ласковый голос, успокаивающий раненого. Наконец Орловцев сбросил овладевшее им оцепенение и прямо взглянул в лицо молодой женщины. Та, почувствовав его взгляд, подняла голову. Теперь они чуть ли не в упор смотрели друг на друга, стоя так близко, что нельзя ни спастись, ни укрыться, ни убежать. Через мгновение она улыбнулась и, смутившись, отвела взгляд: