Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

— Меня зовут Вера, я готовлю помещения школы под госпиталь Великой княгини Марии Павловны. Врачей здесь пока нет. Но не волнуйтесь, рану вашему казаку мы обработаем и зашьем сами.

— Штабс-капитан Орловцев Николай, — почему-то шепотом представился он и с удивлением заметил, что уже держит в своих руках изящную женскую ручку и целует, целует, целует её, а она смущенно улыбается, не отымая руку от его губ. Невозможно и представить, что произошло бы с ними далее, если бы по ступенькам не сбежали два солдата и не стали перекладывать казака с телеги на носилки. Только тут офицер пришел в себя и выпустил руку Веры.

С помощью Орловцева носилки занесли на второй этаж в классную комнату, где уже стояли кровати, заправленные белоснежным бельём. Никифора уложили на постель, стоявшую у стены. Тут же на специальном подносе сестра милосердия принесла блестящие хирургические инструменты, бинты, склянки, ловко выстригла волосы на голове в месте рассечения и начала умело обрабатывать рану. Орловцев пообещал раненому, что завтра навестит его, сам же направился в сестринскую, надеясь найти там Веру.

Ему повезло, она находилась в комнате одна, раскладывала по полкам пакеты с перевязочными материалами. Когда он вошёл, Вера стояла у шкафа, прижимая к груди упаковки с бинтами. Она смотрела на дверь, будто ждала, что вот сейчас, сейчас войдёт Он и случится самое важное в её жизни. И кто будет этот Он — она совершенно точно знала, скорее не знала, а предчувствовала каким-то особенным чутьём женщины, улавливающей самые первые, самые робкие проявления влюбленности в неё и одновременно уже ощущающей, как в ней растет, поднимается из глубины ответное волнение, как трепетная нежность заполняет её. Орловцев порывисто подошел к Вере, взял её за руки и, склонившись перед ней, судорожно шептал горячечные признания. Затем они стали собирать с пола рассыпавшиеся упаковки, неловко стукнулись головами. Николай смутился, коротко попрощался и выбежал из комнаты.

Орловцев вернулся в штаб и немедленно доложил дежурному офицеру о побеге подозрительного немца. Дежурный сразу же распорядился обследовать подвальные помещения отеля и прилегающих зданий. Под начало Орловцева выделили пять солдат из охраны. Они тщательно осмотрели все помещения отеля, дворы, соседние дома. Поначалу улов был невелик. В той же поленнице во дворе отеля, которую пришлось разобрать до земли, нашли два комплекта немецкого военного обмундирования, а во дворе через дорогу — два припрятанных до поры пистолета. Зато в подвале соседнего дома обнаружили исправный телефонный аппарат, соединенный прямым выходом со штабом какой-то военной части в Кёнигсберге. Когда Орловцев поднял трубку телефона, на другом конце сразу же ответили:

— Wachhabender Offizier der Landwehr-Brigade.

— Я звоню из Инстербурга, — на мгновение замявшись, по-немецки, ответил Орловцев.

— Ну что у вас там с русскими, не тяните, докладывайте, я записываю. — Немецкий офицер на другом конце провода говорил вполне буднично, так, словно эти доклады проходили регулярно.

— Сейчас я не могу говорить, перезвоню позже. — Орловцев поспешил повесить трубку, оставив возможность для продолжения игры. Приказав солдату охранять подвал, он побежал в штаб сообщить о находке. О происшествии немедленно доложили командующему, тот срочно вызвал для совещания начальника штаба армии генерала Милеанта. Пока генералы спускались в фойе гостиницы, Орловцев дважды пересказал историю с обнаружением действующей немецкой армейской телефонной линии и о побеге официанта, после чего его отпустили, и дальше этими вопросами занялись офицеры специального отдела штаба. Дежурный велел ему явиться в штаб только к утру, а сегодня отдыхать и держаться подальше от этих мест. Пока Орловцев собирался, штабные офицеры начали допрашивать на веранде сотрудников отеля.

Поначалу штабс-капитан расстроился: как только дело дошло до важных вопросов, начальники отодвинули его от расследования. Но, поразмыслив, понял: в том, что делом занялись другие офицеры, а не он, обнаруживший улики и странный телефон, много здравого смысла. Да и возможность свидания с Верой в эти нечаянно освободившиеся полдня и вечер радовала его. По фойе отеля и лестнице он шел ещё спокойно, но дальше сдерживаться не мог и по улице к госпиталю уже бежал. Через минуту он влетел в здание школы, поднялся на второй этаж, распахнул дверь в сестринскую. Вера находилась на месте, будто знала, что он придёт. Она подошла к нему, так и оставшемуся стоять у порога, легко обняла, прижавшись щекой к плечу, шепнула:

— Милый, подожди здесь, я договорюсь, чтобы меня отпустили до утра.

Он ничего не успел ей сказать, она не знала, сколько у него времени, где он квартирует и есть ли хоть какое-то место, куда они могут пойти. Но она была готова идти за ним куда угодно. Она твёрдо знала, что Он — именно тот, кого она всей душой предчувствовала и ждала весь этот волнительный год после окончания Смольного института. Это для Него она пошла на сестринские курсы Лесгафта, чтобы встретить Его и быть с Ним в то единственное мгновение, в том неизвестном ей, но уже предопределенном судьбой особенном месте, где она так будет нужна Ему. А война только подхлестнула и ускорила то, что должно было произойти с ними.

Вера выпорхнула из комнаты, и он остался один, досадуя на себя за то, что продолжает стоять здесь, а не пошел вслед за Ней. Вдруг Она не вернется? Ему казалось, надо идти вместе с Ней, не выпуская Её пальцев из своей ладони. Знает ли Она, что его отпустили до утра, ведь он ничего не успел рассказать. Но почему-то в этот момент страх ушел. Он понял, почувствовал, что Она знает всё, предугадывает каждое его желание, каждое движение его души, уже сливающейся с Её душой. Ему пришлось ждать еще несколько минут, но теперь он был спокоен и уверен в том, что сейчас Она придет, и ничто не помешает их встрече.

Вскоре Вера вернулась в простом, но изящном костюме с небольшим дамским чемоданчиком в руке. Улыбнулась, легко взяла его под руку, и они впервые вместе вышли на крыльцо, и сошли по лестнице на улицу, как сходят спасшиеся влюбленные с корабля, много месяцев без руля и ветрил скитавшегося по волнам океана. Она шла рядом с ним, радостная, не спрашивая, куда они идут, целиком доверясь ему. До маленькой гостиницы, где жил Орловцев, ходьбы было минут пятнадцать, и он, не решаясь вести Веру сразу в свою обитель, завернул в приглянувшееся ему венское кафе.

Они уселись за маленький столик у окна, Николай заказал пирожные и кофе по-венски. Все время, пока ждали заказ, он держал её за руку, а она щебетала, рассказывая ему про жизнь и учёбу в Смольном институте, про госпиталь. Но он не понимал её слов, только слышал, как звучит её голос, чувствовал тепло её руки. Для безотчётного счастья хватало уже того, что она хочет рассказывать ему о себе. Наконец принесли заказ. Она взяла чашку и сделала первый маленький глоток горячего напитка, затем изящно откусила пирожное. Увидев, что Николай не притрагивается к своей чашке, а смотрит на неё, не отрывая глаз, она улыбнулась и, как бы оправдываясь за свое нетерпение, сказала: