Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Колька опять было дёрнулся что-то возразить, но Иосиф жестом остановил его.

— Слушай меня дальше. Все письма и бумаги свои, кроме обычных документов, я сжёг. Оставляю тебе только эту записку, спрячь её понадёжней. Там адрес сестрёнки моей… После войны найдёшь её и расскажешь про меня. Ни с кем не обсуждай это, даже Ефиму не говори, молодой он ещё, не сдержится, побежит спасать меня, вытаскивать. Сам взорвётся или накличет беды какой. Только ты один знать будешь…

Колька беспомощно молчал. В словах Иосифа чувствовалась такая выношенная уверенность, такая решимость сделать то, что он задумал, что возражать было трудно. И всё же он заговорил:

— Иосиф, зачем тебе такой тяжёлый исход. В конце концов, ломи вперёд на немца в бою на всю катушку… Это практически верная смерть. И польза будет.

— Прав ты, прав… Так бы я и сделал, но боёв в ближайшие дни не предвидится. А день, другой, и за мной придут, чувствую я это. Подберётся Черепок к вам с Ефимом, а зацепит меня. Времени моего не осталось. Вышло всё. Понимаешь, нет времени.

Иосиф обнял Кольку, надел старый бушлат, рукавицы, вышел во двор. Не таясь, пошёл в рощицу. Пока собирал сухостой, стемнело. Хворост волок за собой по земле. Так и зашёл со стороны леска на минное поле. Шёл медленно, под ноги не смотрел, но невольно берёгся, ступал осторожно, будто по тонкому льду. Хотя какой в этом смысл, если сам ищешь смерти. Он почти перешёл поле, когда раздался взрыв, но не под ногами, а сразу за спиной. Видать, бревнышком зацепил. Он упал оглушённый, осколки ударили в спину и ноги, опрокинули на землю. Боль не отключила его сознание, и он ещё чувствовал, как тёплая липкая кровь течет по спине и ногам. Он засыпал, замерзал, движение времени остановилось, и последний всплеск его сознания отметил дальние мужские голоса. А потом всё застыло.

Услышав за околицей взрыв, солдаты сбежались к ограждению минного поля. Метрах в пятидесяти от них на снегу чернело бездвижное тело. Они кричали, окликали его, но Иосиф не отзывался. Ефим кинулся было туда, но Колька успел перехватить его, опрокинул на снег.

— Мы ему ничем не поможем… Это шпрингмина, нажимная, она изрешетила его шрапнелью. Вызовем сапёров, приедут поутру, тогда и вытащим Иосифа.

Солдаты воротились в расположение. Ефима била трясучка. Колька усадил его за стол, заставил выпить горячего чая.

— Как это произошло? Чего он полез туда? Какой хворост на ночь глядя? — убивался Ефим.

Колька только развёл руками:

— Задумался, наверное, собирал хворост — ушёл засветло, только вечерело, а возвращался по темноте, вот и вышел на мины. Несчастье. А хворост-то пригодился бы для печки. Тепло нужно всегда, все мы нуждаемся в тепле, все…

На следующий день, припозднившись, из полка добрался сапёр, взял с собой двух вызвавшихся из батареи добровольцев и начал потихоньку торить дорожку к телу Иосифа. Двигался он медленно, уж больно мешал снег, скрывая под собой смерть. За два часа они расчистили от мин, а больше от снега, дорожку до места, где упал Иосиф. Мин сняли всего четыре, но и одной хватило бы, коли полезли бы на поле вчера, по темноте. Тело Иосифа надо было вытаскивать аккуратно, не заступая за расчищенную дорожку полуметровой ширины. Позвали могучего Тихого, тот взял тело солдата на руки, да так и нёс, держа перед собой, как матери несут малышей. После сапёра повели кормить на кухню и отпаивать спиртом, а Колька с Ефимом остались с Иосифом.

Тело на морозце смёрзлось, не разогнуть ни руки, ни ноги. Лежал Иосиф на снегу, скрючившись и так широко раскинув руки, что в гроб не положить. Хоронить решили, завернув тело в холстину, на том месте, которое сам Иосиф накануне и выбрал, рядом с Иваном Павловичем. Снова вдвоём копали могилу, вторую за вторые сутки, в этот раз непривычно широкую. Перед тем как опустить тело в глубину, долго сидели у могилы, перекидываясь редкими фразами.

— Вот так дождались мы нового года, один день пошёл хлеще другого. Сначала ни с того ни с сего Иван Павлович, теперь совсем уж по-идиотски — Иосиф. — Ефим высморкался, скрывая подступившие слёзы.

— Съезжать надо с этого места, несчастливое оно. Скорей бы в наступление, а то натерпимся здесь. — Колька толкнул Ефима в плечо. Они подняли тело, подтащили к краю ямы. Колька спрыгнул вниз, и они осторожно опустили тело вниз. Так вдвоём, уже в вечерних сумерках, они и похоронили Иосифа.

Ленивое утро нехотя занималось над холмами и лощиной, где притулилась маленькая деревенька в несколько домов, по-местному — фольварк. Новый год, как запруда на реке, сильно замедлил течение времени, и оно, так и не успев разогнаться, продолжало неспешно течь, не срываясь в водопады и бурную стремнину.

Большая часть батарейцев провела эту предрождественскую ночь в тепле домов фольварка. Те, которым не повезло, вместе со старшим лейтенантом Роговым мерзли в землянках на орудийных позициях. Ефим с утра пробежался по батарейным позициям, проверил связь с командным и наблюдательными пунктами. Потом связался со штабом полка, связь работала нормально. Артиллеристы привычно занимались хозяйственными делами, которых во фронтовой жизни всегда невпроворот.

Когда комбат вышел на большой замощённый двор, Колька чистил лошадь, рядом крутился подросший жеребёнок. Он настойчиво и бестолково тыкался в живот Майки, пытаясь дотянуться до сосцов. Но сосать было уже нечего, и Майка осторожно головой отодвигала жеребёнка. Вся эта возня матери с дитём сильно мешала Кольке, он беззлобно ворчал, но продолжал методично оглаживать скребком бока и круп лошади.

Солдаты кололи дрова, перетаскивали их в сарай, куда теперь, после гибели старого повара, переместили кухню. Туда же носили из подвала ведрами последнюю немецкую картошку, весь запас которой за несколько дней ушел на пропитание.

Гриша Абрамов колол дрова на невысокой толстой плашке, со всех сторон заваленной напиленными загодя чурками. Колол он неспешно, не во всю силу, сдерживая и соизмеряя силу удара с сучковатостью полена. Комбат, энергично размяв плечи, забрал у него топор, покачал его в руке и взялся за чурки. Колол он на силу, лихо. Удар наносил с оттяжкой, шумно выдыхая воздух. Топор, расколов полено, по инерции глубоко всаживался в плашку, и его приходилось вытаскивать, несколько раз ударяя по топорищу. Поленья и щепки разлетались далеко вокруг, и солдатам приходилось собирать их по всему двору. Колька посмеивался, глядя на эту браваду:

— Ефим, наш комбат, видать, без надсады ничего делать не может, что воевать, что любить, что дрова колоть. Все с лихостью, все на пределе.

— Ну да, горяч он с излишком, но голова у него светлая, поэтому все и ладится. — Ефим дружески оправдывал капитана.