Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

Сегодня – день покупок. «Херти», который предлагают мне Лены, магазинчик дорогой, но у меня, получается, нет выхода, и сегодня 1000 марок истратить надо на семью. «Куда сдёрнет соблазн» – хорошие слова. Соблазн именно нас сдергивает. Как он сдёрнул меня сегодня к корыту, к общепиту… но ладно, думаю, сегодня 4-ый спектакль, его надо отыграть бережливо, сохранить для двух последних, а там – суббота, воскресенье – голод и пр. Гуляние по Мюнхену, покупка кружки.

Так наяву, в жизни, мы меняемся раньше, чем заметим перемены, которые делают нас порой неузнаваемыми. И страшно жутко допустить, что стал вот таким.

Старая истина, жуткая истина.

Что я жду от этой Марины? Что она поможет мне купить дубленку и дрель? Но вот уже 15 минут двенадцатого, а она не звонит. А я собрал ей папку документов о Таганке, интересно ли ей это? По-моему, она наводчица какая-то, если она участвует в покупке автомобилей, в оформлении документов, какой-то процент от сделки, разумеется, идет ей, а потом она все данные сообщает рэкетирам и пр. Кто это может знать?!

В моих дневниках много зашифровано сведений разного рода, и какой-нибудь Шерлок Холмс методом дедукции, интуиции и пр. многое может раскопать, чего я и сам не подозреваю. Убежден, например, что моя версия – зачем Моссовету новое здание Таганки – абсолютно точно имеет отношение к перераспределению, к перезахвату власти – один из опорных пунктов обороны и пр. Что Коля метил таким образом в партийные лидеры около Руцкого, в вице-президенты, допустим, совершенно не исключаю. Человек, вкусивший оргазм власти, мечтает о его повторении, на каком бы витке развращения это ни состоялось. И что такое, по сравнению с этим, какой-то там Театр на Таганке, какой-то там Любимов, которого стоит объявить «живым трупом», «творческим импотентом», евреем или продавшим Россию западным холуем, и тогда все запреты сняты, совесть раскрепощена, «совесть, как обрезание, калечит человека». Эту фразу Гитлера из своей роли Коля усвоил буквально.

«Цивилизация начинается там, где люди начинают ценить бесполезное для повседневной жизни: живопись, музыку, литературу». Клайф Белл.

Деталь любопытная, вчера мне один очкастый, колючий, холёный, холодный человек молодой преподнес в вопросе: «Почему Любимов не нашел возможности примирения с такими звездами, как Филатов, Губенко». Я начал отвечать, вспомнил опять Прагу и литовские события, когда они были – январь 91 г., – а Любимов с Губенко не разговаривали уже в Мюнхене, а Мюнхен был три года назад ровно, то бишь октябрь 90-го… Вот как?! И что же это тогда было?! А Мюнхен был что, после Штутгарта, что ли? Когда обоссался Погорельцев?! В Штутгарте. Я еще спрашивал, как он улетел и нашел ли он свою сумку. Нет, нет. Штутгарт был отдельно. Мюнхен был связан с Берлином.

Эта девушка Марина очень кстати, она мне очень подходит по размеру к моему сюжету. С нею мужик, крутой и симпатичный, живой и разбирающийся в торговле, в моде и цвете. На «мерседесе»-вездеходе. «Отсюда в Вену, в Будапешт, а уж потом в Москву».

Булатов Ринат Анатольевич, 254-03-81 (с 10 до 18.00). Межрегиональный союз профсоюзных организаций энергетической и электротехнической промышленности. Заместитель генерального директора по внешнеэкономическим связям. Чем-то напомнил Павла Куликова и Вол. Петина. Чем он может мне помочь?! Не знаю. Но машина у него – закачаешься. Наверное – вооружен.

Когда была гуманитарная помощь? «Подачка», – как ее обозвал Николай и не стал брать свой паёк. «Зачем? У него паёк министра», – комментарии Любимова по этому поводу были безжалостны. Но и Коля бы помолчал. А то плохо было получить продукты задарма в тот голодный и опасный год. Собрали люди, организовали доставку, барон хлопотал. Что же тут дурного?! Сами ведь мы виноваты, что оказались в такой беде, чего же немцев-то срамить?

В Париж я дозвонился. Такое создалось впечатление, что Наташа не очень горит куплей-продажей квартиры: «Я могу дать только 10 тысяч долларов… и всё. И надо, чтобы было три варианта, в центре, тогда я приеду смотреть». Чего же я-то тогда буду напрягаться, она свою квартиру сдает и удовлетворена. Ну и Бог с ней.

– И тут Лёша прав – «в таком жанре, в таком спектакле я за чистоту». Чистота приема, звука, формы – важнее вдохновения, подъема, ажитации… Будет вдохновение, радость, энергия – замечательно, это дополнительное ускорение, но самолет должен лететь с заданной крейсерской скоростью. Эти заграничные гастроли – прекрасная возможность доделать то, что было сколочено наспех, впопыхах. Танцы – не тренируя каждый день, они разваливаются по движениям, по энергии, и так сойдет. Не сойдет. Балетные в центре давали определенный класс всей пластике. Без них мы можем обойтись, если все линии четко и чисто делают свое дело. Занятия с Жановой, начиная с августа месяца, с подготовки к Бонну, – определили нашу форму, они дали и дают ощутимые звуковые, музыкальные результаты. Очень жаль, что такое не происходит с пластикой. А она нам – людям, у которых с каждым днем закостеневают мышцы, – как воздух, как не знаю что.

Аккордеон берется в руки только на спектакле. Аккомпанемент «12» может быть при возможностях и таланте Родиона украшением, Родион же ограничивается аккордами – гитара и аккордеон играют в унисон одно и то же часто. Пример тому – соло Насти с аккордеоном – прекрасно вы друг друга слышите, она дует мне в микрофон. Аккордеон не нуждается вообще в подзвучке.

«Покаяние – это добросовестное выполнение своих обязанностей».

6 ноября 1993

Суббота. Молитва. Зарядка. Душ. Кофе.

Проповедью к артистам я, в общем-то, доволен, хотя Родион отсутствовал, пока я распалялся в его адрес, увещевал его, как нужно относиться к партнерам, он в это время где-то бегал… но нашли его, и я успел ему сказать, что «часто деньги у вас в другом банке». Но «покаяние», его простое, на первый взгляд, толкование, мне кажется, многими было воспринято и запало. На поклоны вышли почти все. Замечательно прошел спектакль, и вот опять свидетельство очевидца. Пришел Перуанский: «Спектакль очень вырос. А я не хотел идти. Потом думаю приду, посмотрю немножко и уйду, и высидел до конца. Мне понравилось». Спектакль несколько раз он видел в Людвигсбурге. А он – придира и зануда. Он просто так говорить не будет, он бы в некотором смысле с большим удовольствием сказал обратное. Ведь это он меня пытал, будет ли спектакль жить. А я ему сказал почему-то – вряд ли, нет, слишком хрупко всё… Но спектакль живет, вопреки его и моим прогнозам. Он согласился со мной тогда, что из-за слабости диалогов, из-за «стройбатовских сцен» спектакль будет рушиться. Но я знаю, пока я жив, пока я сохраняю форму сам, – я спектаклю развалиться не позволю, не дам. Слишком дорого он обошелся мне, слишком он выручил нас в трудную годину голода и театральной тяжбы. Много оскорблений получил шеф в свой адрес и все мы в том числе и в адрес спектакля, чтоб так просто прощаться с ним. Это – наше покаяние, это наша молитва, спектакль-литургия. А книги – Бонн, Гамбург, Мюнхен – на 960 м. Почти на 1 миллион. Так что, Господи! Спаси и помилуй нас грешных. А вся история с письмами в Бонне?! Заседания вечерние с шефом, выработка тактики… и я вижу, как шеф благодарен труппе, что она согласилась закрыть театр. Это хорошо, что мы выиграли 27 сен., убежден, что закрытие театра повлияло на решение суда. Это хорошо, что 3-4 октября в трагические дни одержала верх пока все-таки ельцинская рука, распущен Моссовет, и у Кольки выбита поддержка из-под ног. Но все это пока на словах, а на деле – ожидание, затаенность, подполье коммунистов и присутствие охраны, которую держат, очевидно, испытывая наши нервы, чтоб мы нарушили закон и поднялись на них силой. Нет, не дождутся. Будем мирным ходом – хотя улита едет – когда-то будет.