Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

Поезд отправлялся всего через несколько минут, но пограничник велел им выйти. Делать было нечего. Труус поцеловала в лобик малышку, которую держала на руках, а пограничник, взяв протянутые ему бумаги, исчез. Ах, какая же она милая, эта малютка Адель Вайс! Эдельвейс. Скромный цветок, похожий на колючую белую звезду, он растет на самых крутых склонах Альп. В Первую мировую его избрал своим символом австро-венгерский альпийский корпус императора Франца Иосифа Первого. Девушкой Труус встречала парней с изображением эдельвейса на форменных воротничках. Теперь, говорят, его особо полюбил Гитлер.

Девочка, сося пальчик, молча подняла глазки на Труус, хотя наверняка была голодной. Труус тоже, ведь они покинули гостиницу ранним утром, еще до того, как подали завтрак.

Поезд ушел, а они остались на платформе, где еще целый час всеми силами старались занять чем-нибудь усталых и оттого капризных детей. Когда пограничник снова показался на перроне, Труус передала малышку Кларе, чтобы в случае чего выдать ее за мать. Из них двоих Кларе по возрасту куда больше подходила такая роль. Надо было сделать так же и на германской стороне границы. И почему она не догадалась?

Тем временем пограничник стал задавать новые вопросы, на которые у нее готов был ответ:

– Дети проследуют прямо в карантинные бараки в Зеебурге, откуда их разберут по домам. И вновь повторяю, господин Тенкинк в Гааге будет счастлив объяснить вам, почему он счел возможным разрешить этим детям въезд в Нидерланды.

Всем, кроме Адель. Адель Висмюллер, произнесла она про себя, взволнованно вспоминая, не сказала ли уже пограничнику, что имя девочки – Адель Вайс.

И снова этот тип ушел со всеми бумагами, а Труус повторила про себя новое имя: «Адель Висмюллер», однако вслух сказала:

– Как трудно иногда держать при себе свои мысли.

Клара положила ладони на головы двоих мальчиков; те, как по волшебству, прекратили потасовку, подняли головы, улыбнулись, после чего затеяли друг с другом тихую и мирную игру.

– Например, о том, что, в сравнении с пограничником, эти дети – сама чистота? – спросила она Труус.

– Клара, – улыбнулась Труус, – я всегда знала, что сделала правильный выбор, когда попросила тебя помочь мне с этой задачей. Остается только надеяться, что пограничник примется за дело раньше, чем пройдет последний поезд. Найти здесь ночлег для тридцати детей сразу – задача невыполнимая, даже будь они все тридцать христианами.

– Кто бы мог подумать, что выехать из Германии окажется проще, чем въехать в Нидерланды? – подхватила Клара.

– Именно непредвиденные обстоятельства обычно становятся самой большой проблемой, – ответила Труус.

Штефан, Дитер и вся их компания стояли в толпе. Колышущийся красными германскими флагами горизонт уже начинал темнеть, когда к Вестбанхофу подошел первый эшелон и на перрон посыпались солдаты. Военный оркестр заиграл марш, и солдаты, выстроившись в шеренги, пошли вперед. Они были едва видны в конце квартала, но люди вокруг вскидывали в приветственном салюте руки и дико орали. Откуда-то с противоположного конца улицы показались бронированные автомобили, из них выгрузились еще немцы и с зажженными факелами в руках гусиным шагом двинулись по Марияхильферштрассе. Топот их марширующих ног задавал ритм оркестру. Толпа вокруг Штефана прямо зашлась от восторга, его друзья, и Дитер в том числе, самозабвенно вопили:

– Ein Volk, Ein Reich, Ein Führer!

На тротуаре напротив какая-то дама в шубе из настоящего меха – возможно, Штефан даже видел ее не раз и не два где-нибудь на Рингштрассе – вдруг закричала на мужчину, который, как и Штефан, одиноко стоял в толпе, опустив руки. Тряся вытянутой вверх рукой, она явно на чем-то настаивала. Мужчина пытался не обращать на нее внимания, но тут уже все, кто стоял поблизости, повернулись к нему, и он исчез, будто его засосало в недра толпы. Штефан не разглядел, что случилось. Просто мужчина был и вдруг исчез, а дама в шубе продолжала кричать как ни в чем не бывало:

– Ein Volk, Ein Reich, Ein Führer!

– Один народ, один Рейх, один фюрер, Штефан! – крикнул прямо ему в ухо Дитер, и Штефан, оглянувшись вокруг, увидел, что все его друзья салютуют и кричат, глядя на него.

Он мешкал, один в огромной толпе.

– Один народ, один Рейх, один фюрер! – повторил Дитер.

Штефану не хватило духу прокричать слова, но он медленно поднял руку.

Труус с крошкой Адель на руках шагнула из дверей вагона на платформу амстердамского вокзала. Тридцать детей еще ждали своей очереди. Йооп взял у жены ребенка и стиснул в объятиях ее саму. Что ж, конечно, он волновался, и господин ван Ланге тоже – вот он заглядывает в окно вагона, окликает свою Клару и едва не плачет от радости, увидев ее лицо. Тут же бросается к двери и одного за другим спускает детей, приветствуя каждого на голландской земле, где их уже встречают волонтеры.

Йооп воркует над крошкой Адель, рассказывает, что его зовут Йооп Висмюллер и что он муж отчаянной тети Труус, а кто она? Девочка уперлась ладошкой ему в нос и весело засмеялась.

– Ее зовут Адель Вайс. Она…

Она не принадлежала к тем тридцати из приюта, но как рассказать мужу о матери, которая так боялась за свое дитя, что отдала малышку совсем незнакомой женщине, даже не снабдив ее бумагами, хотя бы поддельными? Что Труус сама пошла на большой риск, согласившись переправить через границу ребенка без въездной и выездной визы? Рассказать ему об этом – значит встревожить его еще больше, а какой в этом толк?

– Она самое милое дитя на свете, – закончила Труус.

Эдельвейс. Редкий цветок.

Все вместе они посадили детей в электрический трамвай. Провода, которые опутали теперь весь город, по мнению Труус, не способствовали украшению Амстердама и были шагом назад по сравнению с трамваями на конной тяге, но зато ни одна из шестидесяти детских ножек не попала случайно в навоз, а это уже хорошо. Только когда все наконец расселись, Йооп вернул жене Адель.

Трамвай, грохоча и раскачиваясь на ходу, покатился прочь, Труус помахала мужу рукой, а сама вдруг подумала о той прекрасной деревянной колыбельке, которую Йооп купил, когда она впервые забеременела, вспомнила собственноручно подрубленные ею простынки, наволочку, на которой вышила снеговика, заглядывающего с моста в канал, – белая на белом, сценка была практически невидима. Где теперь та колыбелька и то белье? Может быть, Йооп все еще хранит их где-нибудь, подальше от ее глаз? Или все же отдал кому-то?

Карантинные бараки Зеебурга состояли из виллы, конторы и десяти зданий, одинаково унылых и негостеприимных с виду. Вообще-то, они предназначались для европейцев, заболевших на пути в Соединенные Штаты, но с таким количеством детей куда еще было деваться? Труус с малюткой Адель на руках помогла выйти из трамвая последней паре детей: девочке с темными длинными косами, перевязанными красными лентами, и ее брату – у них были одинаковые глаза, большие, как блюдца, и печальные. Впрочем, печальные глаза были у всех тридцати детей, включая малютку Адель, которая тихо посасывала свой пальчик на руках у Труус.