Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

Зазвучал вальс, любимый танец Труус.

– Пойди, Труус, потанцуй, – сказала Клара. – Все веселятся, одна ты трудишься весь вечер.

Штефан лежал на крыше ничком, смотрел и слушал, от страха не замечая даже холода. По всему городу языки пламени рвались в небо – дома горели в полной тишине, нигде не выли сирены, не ревели пожарные машины. Почему? В нескольких кварталах от них, в районе, где издавна селились евреи, вспыхнул еще один пожар, и в тот же миг Штефан услышал радостный рев толпы – такой громкий, как будто кричали в соседнем дворе.

На улице под ним стоял грузовик, в нем сидели мужчины и мальчики-подростки и молчали, словно немые. Рольф, который теперь распахивал двери их особняка перед посетителями-нацистами, а в плохую погоду раскрывал над ними свой зонт, согнулся в поклоне перед головорезом в форме, спрыгнувшим с грузовика. Вот он выпрямился и придержал дверь еще для троих нацистов, которые выходили из дома. Штефан затаил дыхание, следя за ними, – секунды тянулись, как часы. Папы с ними не было.

Нацисты подошли к водителю грузовика, закурили, стали хохотать.

Рольф снова отворил дверь.

Отец вышел первым. За ним шел наци и целился ему в затылок из «люгера».

Часовой с собакой откинул борт грузовика, двое с краю наклонились, протянули руки.

– Вы не понимаете, – повернувшись к солдатам, сказал папа. – Моя жена. Она же больна. Она при смерти. Ей нельзя…

Один из них занес над головой дубинку и обрушил ее на плечо папы. Он упал, собака злобно залаяла, а дубинка в руках солдата продолжала взмывать у него над головой, опускаясь на ногу, на руку, на живот.

– А ну вставай, пока я не показал тебе, что значит при смерти! – рявкнул солдат.

Весь мир погрузился в тишину. Молчали солдаты, молчали люди в грузовике, даже собака и та перестала лаять, а папа лежал на земле не двигаясь.

«Папа, делай, что они велят, – думал Штефан так сосредоточенно, словно надеялся одной силой мысли поднять отца с земли. – Не сдавайся, как я тогда, в парке». Только тут он понял, что так на самом деле и было. И устыдился своей былой готовности беспомощно поднять руки. Если бы не те старики, выжил бы он тогда или нет?

Отец перекатился на бок и вскрикнул от боли. Собака, захлебываясь лаем, рванулась к нему. Ее остановил лишь короткий поводок.

Папа встал на четвереньки и медленно пополз к грузовику. Когда он был уже близко, сверху снова опустились две руки и подхватили его за плечи. Поставили на ноги и держали, не давая упасть. Еще один мужчина перегнулся через откинутый борт, обхватил папу обеими руками за талию и втащил наверх. Остальные подались назад, чтобы дать ему место. Папа лег на дно кузова лицом вверх и замер.

Штефан боролся с искушением подползти к краю крыши, чтобы показаться отцу, крикнуть, чтобы тот ни в коем случае не сопротивлялся им, а просто старался выжить.

Солдаты подняли и закрепили борт грузовика, закрыв от Штефана отца, который словно растворился среди других мужчин и мальчиков. Водитель вскочил в кабину, двигатель грузовика чихнул и завелся.

Штефан молча смотрел, как грузовик катит по длинной дуге Рингштрассе в сторону канала и реки. Он то терялся за трамваями, киосками, другими грузовиками, то снова появлялся, пока совсем не исчез из виду. Штефан смотрел на хаос, в котором он скрылся, на пожары, бушевавшие по всему городу под радостные крики людей, на сновавшие между ними неправдоподобно тихие пожарные машины.

Штефан ползком подобрался к окну гостиной верхнего этажа, стараясь не шуметь или, не приведи Бог, не столкнуть вниз кусок черепицы. Над окном он залег, пытаясь сквозь звуки уличного хаоса разобрать, что творится внутри.

– Мы с Петером все поправим, – услышал он голос Вальтера.

Штефан свесил голову с крыши и заглянул в окно. Мама в кресле на колесах подвигалась к патефону, а Вальтер одной рукой держал за лапу плюшевого кролика, другой пытался выровнять покосившийся столик, на котором тот стоял. Штефан уже протянул руку к створке, когда дверь комнаты распахнулась. Вальтер обеими руками прижал к себе кролика, точно защищая, а Штефан снова втянулся на крышу.

– Вальт, – донеслось до него. – Фрау Нойман…

Вальт? Штефан прислушался.

Кто-то со стуком расставлял фигуры на шахматной доске.

– Мы не знаем, где он, – произнесла мама.

– А ты, Вальтер? – спросил первый голос – голос Дитера. – Ты знаешь, где сейчас твой брат?

– Он не знает, – твердо сказала мама.

– Я могу ему помочь, – продолжал Дитер. – Он же мой друг. Я хочу помочь.

Штефану хотелось верить Дитеру, хотелось, чтобы тот ему помог, хотелось не быть одному в эту страшную ночь. В конце концов, никаких других голосов, кроме Дитера и мамы, он не слышал. Может быть, Дитер и впрямь вернулся, чтобы помочь ему. Но к воспоминаниям о том, как они с Дитером гоняли на велосипедах, обследуя окрестные кварталы, как репетировали пьесы, как вместе бродили по кафе в поисках Стефана Цвейга, примешивались и другие: хохот Дитера там, в парке, когда нацист снова и снова заставлял Штефана маршировать, вскидывая ноги.

Дитер не хуже остальных знал о привычке Штефана выбираться через окно на крышу, спускаться по стволу дерева на улицу и растворяться в ночи. Штефан разрывался между двумя противоречивыми желаниями: бежать от Дитера, который, как он думал, полезет сейчас за ним на крышу. Зачем? Чтобы спасти? Или чтобы посадить в грузовик? Или остаться и защитить от него маму и Вальтера, если окажется, что тот задумал дурное.

– Даже Петер не знает, где сейчас Штефан, – прозвучал голосок Вальтера.

Штефан вытер ладонью лицо и посмотрел вдаль: в разных местах города, вплоть до самого горизонта, полыхали пожары. Нет, с Дитером ему не сладить, физически тот куда сильнее его, а значит, если его поймают, маму и Вальтера обвинят во лжи.

Мысленно Штефан стал набрасывать кратчайший путь от дома до подземелья. Все равно идти больше некуда. Главное – незаметно спуститься с дерева, а там всего двадцать пять шагов по Рингштрассе – двадцать пять смертельно опасных шагов, учитывая обезумевшие толпы вокруг, – и киоск с входом в подземелье. Или наоборот, спуститься по заднему фасаду и дойти до люка на полпути к Михаэлерплац – так, конечно, дольше, но, может быть, безопаснее, поскольку меньше риска попасться кому-нибудь на глаза. Или все же довериться Дитеру? Что выбрать? И есть ли у него вообще выбор?

– Труус?

Вздрогнув, она подняла голову от приемника на узком столе. Перед ней стоял Йооп, в пижаме, лунный свет падал на него из окна.

– Я не хотела тебя будить, – сказала Труус.

Она специально не включала свет и так сильно убавила громкость, что слышала голоса, лишь приложив ухо к самому приемнику.