Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

Отвернувшись, она уперлась взглядом в полки, где среди книг зияли пустые места.

– Поймите, в какое положение вы меня ставите, – тихо начала она. – Я приезжаю сюда ночным поездом, по срочному вызову, с целью вне очереди вывезти из страны двух детей, которым грозит смерть от руки гестапо. И привожу в Гаагу здоровехоньких близнецов, которые ни дня не голодали и не подвергались жестокому обращению. Что обо мне подумают люди? Да они просто не поверят мне в другой раз. А если мне перестанут верить, то я не смогу помочь другим детям, тем, которые действительно нуждаются в помощи.

– Простите. Мне так жаль. Я не подумала…

– Мы часто сначала делаем и лишь потом думаем, – сказала Труус и замолчала, вспомнив Адель и своих нерожденных малышей. Ей не давала покоя мысль о том, как она должна была поступить, чтобы спасти их. – Мне жаль, что я ничем не могу вам помочь. Правда, очень жаль, – продолжила она. – Но ваших детей вполне может перевезти в Швейцарию няня. Им обычно не задают лишних вопросов, ведь они часто путешествуют с чужими детьми. И потом, мало кому придет в голову, что мать может отдать ребенка в чужие руки, возможно, без всякой надежды увидеть его вновь.

На улице Труус порылась в сумочке в поисках адреса генерального консула Нидерландов в Гамбурге. Вообще-то, помощь этого барона Аартсена была ей уже не нужна, ведь ей не придется вывозить из Германии детей без документов. Но раз уж она здесь, в Гамбурге, и одета в самый что ни на есть гамбургский наряд: полосатый костюм, ботики на каблучках, желтые перчатки и нарядная шляпка по последней моде – даже на гестаповцев такие шляпки имеют действие почти магическое, – то почему бы не прогуляться до консульства. Надо представиться этому барону, может быть, какая-нибудь польза из этого и выйдет. В другой раз.

– Неужели вы таки добрались до нас?! – воскликнул барон, едва услышав ее имя.

Труус была так поражена, что даже оглянулась посмотреть, не зашел ли с ней кто-нибудь еще. Но нет, в кабинете были лишь они двое: она и этот преждевременно поседевший человек с аристократическим, но в то же время приветливым лицом.

– Я вас уже заждался, – добавил он.

Труус подняла затянутую в перчатку руку и поправила шляпку, точно надеясь этим простым и в то же время кокетливым жестом вернуть себе душевное равновесие. О ее приезде ему наверняка никто не сообщал – это было небезопасно, а главное, бессмысленно. Ей просто дали его адрес и сказали, что если у нее возникнут проблемы с вывозом детей за границу, то надо обратиться к консулу. Правда, без всяких гарантий, что он поможет.

– Но откуда вы знали, что я приеду? – спросила она.

– Ниоткуда, просто надеялся: пора уже доброй женщине из Голландии перестать обходить нас стороной и помочь нам в нашей беде. Идемте.

Мучимая любопытством, Труус пошла за ним. Всю дорогу до канцелярии они мило болтали. Но, переступив порог, оказались в комнате, где буквально яблоку негде было упасть, столько в нее набилось еврейских женщин с детьми. Это была очередь на получение нидерландской визы.

Консул попросил у женщин минуту внимания, хотя те и так уже почти все обернулись на звук открывающейся двери.

– Это Гертруда Висмюллер, – сказал он. – Она приехала из Голландии, специально чтобы отвезти туда ваших детей.

Он так уверенно отобрал из очереди шестерых детей, будто знал, что Труус приехала именно за ними. Детям – пятерым мальчикам и одной девочке – было от одиннадцати до тринадцати лет. Труус особенно любила этот возраст: с одной стороны, подростки прекрасно понимают, что происходит кругом, с другой – они совсем юные, и жизненная грязь еще не пристала к ним, не успела лишить их надежд и идеализма. Барон уже оформил им документы, дающие право свободного передвижения по территории Германии: подходящие документы, как он выразился. К ним чудесным образом оказались приложены семь железнодорожных билетов первого класса до Амстердама.

– Отъезд в четырнадцать сорок пять, – сказал барон, взглянув на часы.

– Голландские визы у них тоже есть? – уточнила Труус.

– Понимаете, госпожа Висмюллер, будь у этих детей визы на въезд в Нидерланды, они вряд ли нуждались бы в вашей помощи. Но, увы, в Оснабрюке вам придется пересесть с ними на другой поезд, берлинский, до Девентера. Ничего не бойтесь: для вас уже заказаны места.

Путешествовать первым классом казалось Труус непростительным мотовством, но, когда на вокзале она попросила барона поменять им билеты, тот отказался наотрез.

– Уверяю вас, вы еще поблагодарите меня за этот отказ, – сказал он. – В наши дни выехать из Германии невероятно трудно.

– А тем, кто путешествует первым классом, разве проще? – спросила Труус, ломая голову над тем, как именно она доставит этих детей в Нидерланды, если даже сам генеральный консул не смог добиться для них документов.

Дядя Михаэль сидел в кресле отца, боком к столу, и, закрыв глаза, самозабвенно ласкал под юбкой зад Аниты, сидевшей у него на коленях. Штефан, застыв на пороге, старался изгнать из памяти звуки, которые эти двое издавали на диване, когда под ним прятался он. Неужели это было только вчера? Обнаженные бедра Зофии Хелены, стоящей на четвереньках в подземном тоннеле, мелькнули перед его внутренним взором, но он тут же прогнал и это воспоминание, хотя оно упорно всплывало при каждом взгляде на лицо Аниты, ее склоненную от удовольствия голову, длинные, как у Зофи, волосы, рассыпавшиеся по спине. В своих пьесах Штефан всегда писал главных героинь, которых предстояло играть Зофи, именно такими – с длинными распущенными волосами, а не с косами или узлами, как она обычно носила.

Голубые глаза Аниты распахнулись.

– О! – вырвалось у нее, когда она встретила взгляд Штефана.

– Вот видишь, ты тоже хочешь еще немножко, – произнес дядя Михаэль.

Женщина вытащила из-под юбки дядину руку и сказала:

– Михаэль, мы больше не одни.

Дядя повернулся к Штефану. Всего на миг юноше показалось, что перед ним тот самый дядя Михаэль, который в детстве протягивал ему сливочно-ликерную карамельку со словами: «Сладкое для моего сладкого сынишки», а позже, когда Штефан вырос, расспрашивал его о пьесах, которые тот писал, и о музыке, которая ему нравилась.

– Что ты здесь делаешь? – напустился на него дядя. – Тебе нельзя…

– Папу арестовали, – ответил Штефан, как только секретарша скользнула мимо него к выходу.

– Уходи! Нельзя, чтобы тебя здесь видели! – Дядя Михаэль бросил взгляд в окно; на той стороне улицы был банк, к нему стояла огромная очередь, хотя двери были закрыты. – Денег я тебе достану, но…

– Папе нужна виза, – сказал Штефан.

– Я… Ты думаешь, я могу позвонить какому-нибудь чиновнику и сказать: так, мол, и так, дайте моему бывшему зятю визу?