Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

– Я знаю, – сказал он как можно ласковее. – Знаю, но…

Тут ему пришла в голову мысль. Он взял картонку, свернул бечевку тройной петлей и предложил:

– А что, если сегодня номер поносит Петер?

Вальтер задумался, но потом кивнул.

Штефан надел номер на Петера: кролик номер 522.

В большом здании было немного теплее благодаря каминам, однако дети все равно сидели за длинными столами в пальто, уминая овсянку и копченую селедку на завтрак. По радио передавали музыку, два мальчика постарше разбирали новогоднюю елку. Трое мальчишек расшумелись, поссорившись за место за столом для игры в настольный теннис, и дама-воспитательница прикрикнула на них:

– А ну-ка ведите себя как следует, не то отошлю вас обратно в Германию!

Те обернулись и посмотрели на нее, но даже если поняли, что она сказала, то ничем этого не показали. Вальтер спросил, что она им крикнула, и Штефан объяснил.

Вальтер, совсем сбитый с толку, прошептал:

– Значит, если я буду плохо себя вести, то смогу поехать домой, к маме?

Штефан почувствовал, как болезненно сжалось у него горло.

– А как же я, Вальт? Без тебя я тут ночью насмерть замерзну.

– А ты тоже будь плохим мальчиком, – отозвался Вальтер и обратился к кролику: – Петер, ты побудешь плохим кроликом?

– Но мама тогда огорчится, – сказал Штефан. – Как же она поедет в Англию, если мы вернемся домой?

– Можно мы сейчас прочитаем письмо? – попросил Вальтер.

Не снимая перчаток, Штефан сунул руку в карман пальто и вынул из него тонкий конверт: их с Вальтером имена были выведены на нем маминой рукой, но адрес, как и на первых двух, писал герр Пергер. В первое письмо он вложил записочку, в которой сообщал братьям, что с их мамой все хорошо, он ей помогает – с риском для себя и для младшей внучки, сразу понял Штефан. Что будет с малышкой Иоганной, если ее деда посадят в тюрьму за помощь еврейке, ведь их с Зофи мать до сих пор в лапах нацистов?

Штефан оглядел большое пространство столовой, ища Зофи, но та еще не пришла. Правда, грифельная доска, на которой воспитатели записывали имена детей, выбранных для проживания в семьях, была покрыта уравнениями, которых Штефан не видел прошлым вечером.

– Хорошо, давай прочитаем сейчас, только быстро. Чур, уговор – не плакать. А то вдруг родители, которые возьмут нас к себе, придут сегодня – возьмут и появятся здесь с минуты на минуту.

– Если нас выберут, – заявил Вальтер, – то мы поедем жить в дом, где есть тепло для нас с Петером и библиотека для тебя.

Штефан протянул брату письмо:

– С библиотекой может повезти, а может, и нет, но уж тепло наверняка будет. Сегодня твоя очередь читать.

– Петер почитает, – ответил Вальтер.

– Ну хорошо, пусть Петер.

И Вальтер начал читать писклявым кроличьим голоском:

– «Милые мои мальчики, мы в Вене очень без вас скучаем, но меня согревает мысль о том, что в Англии вы вместе и всегда будете заботиться друг о друге».

С тех же самых слов начинались и первые два письма от мамы, которые они читали и перечитывали так часто, что Вальтер почти выучил их наизусть. Он, кстати, сильно продвинулся в искусстве чтения в последние недели: делать в лагере было решительно нечего, и они с братом то и дело читали вслух. Правда, почти все книги в лагере были на английском, и Вальтер уже лучше читал на этом языке, чем на родном, сообразил Штефан, когда младший брат поднял на него глаза, споткнувшись на трудном слове. Хотя, с другой стороны, книги, которые они читают здесь, печатные, а мама пишет от руки, так что иные слова бывает нелегко распознать и Штефану. И тогда приходится полагаться на память.

Носовым платком, в поезде побывавшим подгузником, Штефан вытер братишке слезы и ласково сказал:

– Ну же, Вальт, мы ведь договорились: слезы только вечером.

К ним подошла Зофи с малышкой на руках. Малышка была укутана в одеяльца, которые принесли для нее какие-то дамы. Штефан снял с девушки очки, слегка запотевшие с холода – в помещении было все же теплее, чем на улице, хотя и ненамного, – аккуратно протер их пальцами в перчатках и снова вернул ей на нос.

– Кто бы мог подумать, что станет еще холоднее? – сказал он.

– После зимнего солнцестояния всегда холодает, несмотря на удлинение светового дня. Дело в том, что море сохраняет тепло, а земля активно его отдает, – объяснила Зофи.

– Мы со Штефаном всю ночь спали одетыми, но я все равно замерз! – сообщил Вальтер. – А Петер окоченел. На нем ведь только курточка. Но ничего, может, сегодня нас кто-нибудь выберет.

– Я думаю, ты прав, Вальтер, – ответила Зофи. – У меня такое чувство, что на этой неделе тебе повезет.

Воспитательница подошла к доске и тряпкой стала стирать уравнения. Штефан взял за руку Вальтера, и они вчетвером тоже подошли к доске, которую уже окружили дети. Одна девочка подскакивала и кричала:

– Запишите меня! Меня! Я еду в семью!

Мел застучал по доске. Когда список был готов, у выхода из столовой собралась кучка счастливцев – тех, кому предстояло вернуться в свои домики за вещами. Это были сплошь девочки и малыши. Остальные рассаживались по местам. Вот-вот должны были нагрянуть родители.

– А ну-ка, Вальт, – сказал Штефан, – давай мы тебя послушаем.

– Добрый день. Как мило с вашей стороны, что вы нас посетили, – начал Вальтер.

Его английский стал заметно лучше с прошлого воскресенья. Все-таки практика делала свое дело, хотя пока и не творила чудеса.

– Великолепно! – подбодрил брата Штефан. – А где ты сегодня сядешь?

– Я хочу сидеть рядом с Зофи и Иоганной, – ответил Вальтер. – Все родители подходят посмотреть на Иоганну.

И они, как всегда, заняли места возле девочек, повернув свои стулья спинками к длинному столу, с которого уже убирали остатки завтрака. Впереди был еще один долгий, тоскливый день из тех, которые Штефан уже привык называть про себя инквизиторскими воскресеньями. И все же, когда входная дверь распахнулась и в столовой пара за парой стали появляться потенциальные родители, Штефан смотрел на них с надеждой.

Штефан проснулся резко, как от толчка, и не сразу вспомнил, где он: все тот же постылый домишко, где они с братом делят койку. Сегодня ему исполняется восемнадцать. Будь он сейчас в Вене, программа «Киндертранспорт» стала бы ему недоступна. Но он в Англии, хотя в семью его до сих пор не определили. Неужели отправят обратно?

Закрыв глаза, он представил себя дома, в особняке на Рингштрассе. Никогда, даже после того, как в нем расположились нацисты, он не переставал быть Штефану родным. Вот Штефан спускается по широкой мраморной лестнице, над его головой хрустальные люстры, на каждом повороте он касается то одной статуи, то другой, пока не доходит до мраморной женщины внизу – груди у нее совсем как у Зофи. Вот он идет через холл, мимо картин на стенах – березовая роща с чудной перспективой; Климт, пейзаж города Мальчезине на озере Гарда – пару раз они всей семьей проводили там лето; Кокошка, портрет тети Лизль. Штефан входит в музыкальный салон – там уже играет Бах, Первая виолончельная сюита, его любимая. На столе торт, испеченный руками мамы, украшенный лучшим шоколадом с фабрики отца. Всегда, вплоть до его прошлого дня рождения, она пекла торт сама, хотя в последний раз это простое дело отняло у нее столько сил, что весь оставшийся день она провела в постели. Отец зажжет на торте свечи, как делал это каждый год. Свечей будет девятнадцать – по числу лет плюс еще одна на удачу. А Штефан будет то и дело подходить к окну, высматривая Зофи. В руках у него новая пьеса, которую он просто должен ей прочесть. Да, пора бы ему уже написать новую пьесу. Новую пьесу на английском, его новом языке. Вот только он сомневался, сможет ли написать хоть что-нибудь об этом месте.