Эми Хармон - Из песка и пепла

Вскоре ночь прорезал громкий и настойчивый трезвон – предупреждение всем, кто его слышал. Не знавшие условного обозначения просто пожали бы плечами. Колокола в Риме были обычным делом, и даже в полночь благовест мог вызвать удивление, но не тревогу. Однако вскоре издали донесся ответный звон – пять гулких ударов, – потом с другой стороны еще пять, и так пока вся округа не загремела от звучной переклички. Весть услышали и передали.

18 марта 1944 года

Признание: сегодня я встретилась со своими драконами. А теперь сижу в одиночестве в роскошном номере отеля, заполняю блокнот признаниями и гадаю, поразят ли в конце концов эти драконы меня или, что хуже, Анджело.

Размышления о драконах напомнили мне о четырнадцатом дне рождения. Папа тогда нанял семью циркачей – клоунов и цыган, – которые привели пони, показывали трюки и предсказывали будущее. Все это было ужасно захватывающе, особенно гадалка. Она была немногим старше нас – лет восемнадцать или девятнадцать – и довольно красивой: с высокой полной грудью, осиной талией и огромными золотыми кольцами в ушах. Я не могла отвести от нее глаз. Кажется, папу ее откровенный вид слегка встревожил, но это был лучший день рождения на свете, и одноклассники потом вспоминали его еще много месяцев.

У цыганки были карты Таро и большой стеклянный шар, в который она заглядывала, притворяясь, будто читает будущее. Я попросила ее предсказать и мою судьбу, но в последнюю секунду струхнула, убежала за Анджело и притащила его за собой в маленький полосатый шатер, чтобы он для успокоения держал меня за руку. В то время ему было шестнадцать, и он выглядел заметно взрослее других мальчиков. На вечеринку он согласился прийти только после долгих уговоров, но даже тогда держался в стороне и предпочитал наблюдать, есть торт и слушать, как папа с дядей Августо спорят о политике. Он больше не был ребенком, и меня не отпускало ощущение, будто я его понемногу теряю.

Цыганка рассмеялась, когда я попросила ее продолжать. Должно быть, я показалась ей очень маленькой и глупенькой. У нее были темные глаза и ярко-красные губы, и я по одному ее взгляду могла сказать, что она сочла Анджело весьма привлекательным. Она даже смотрела на него, а не на меня, когда переворачивала мои карты – не помню точно какие. Помню только, что собственная судьба не произвела на меня большого впечатления и в целом я осталась разочарованной. Но потом цыганка предложила разложить карты и для Анджело. Он потянул меня прочь – до предсказаний ему явно не было дела, – однако гадалка встала и силой усадила его на стул, с которого я только что поднялась. Я сжала руку Анджело, показывая, что это мой мальчик, но цыганка лишь презрительно вскинула брови.

Она сказала Анджело, что его полюбит прекрасная женщина, которая подарит ему множество сыновей, и я возразила, что он учится на священника. Тогда гадалка добавила, что он станет героем для множества людей, и я ответила, что для меня он уже герой. «Ты поразишь драконов», – торжественно предсказала цыганка, не обратив внимания на мои слова, и Анджело вдруг замер и стиснул мою руку.

«Ты поразишь драконов, но не раньше, чем они поразят тебя», – прошипела она. В ту же секунду Анджело вскочил со стула и потащил меня прочь из шатра.

Анджело сорок минут добирался обратно до отеля, и каждый шаг был наполнен ужасом. Он боялся, что опоздает, что, зайдя в номер, увидит перевернутую мебель и пустую кровать. В голове метались панические видения, как squadristi охотников на евреев колотят в двери, а потом увозят Еву в ночь и неизвестность. Он не доверял фон Эссену. Настойчивость, с которой тот предлагал Еве остаться в отеле, казалась фальшивой, и к тому времени, как Анджело повернул в замке ключ, он уже изжарил себя тревогой до костей.

Но все было хорошо. Ева спала на самом краю огромной кровати, словно сидела-сидела, ожидая его, да так и склонилась дремотной головой на подушку. Ноги ее по-прежнему касались пола. Анджело едва не покачнулся от облегчения. Затем тихонько прошел в ванную и проглотил несколько горстей воды из-под крана, пытаясь заглушить боль в груди. Но это была хорошая боль. Боль, за которую он был благодарен. В ней смешались любовь, тоска и потеря; и хотя сегодня Анджело не потерял Еву, боль подсказывала ему: это все еще возможно. Даже вероятно. Боль говорила ему, что он идиот.

Должно быть, Ева успела принять ванну. В комнате до сих пор витал пар и аромат мыла и жасмина, пускай Анджело и не понимал, как Еве удалось его сохранить. По военным временам настоящая ванна была непозволительной роскошью, поэтому он не раздумывая стянул с себя сутану, а потом бросил на пол и все остальное. Кожу окутывало зловоние пота и страха.

Анджело забрался в ванну, стараясь не разбудить Еву, и до упора выкрутил горячую воду, которая все равно показалась ему недостаточно обжигающей. Затем растер кожу мочалкой и намылил голову маленьким ароматным кусочком мыла, к которому Ева притронулась и отложила в сторону. На раковине виднелись еще тюбик зубной пасты, зубная щетка, расческа и шапочка для душа – все атрибуты роскошного отеля. Анджело сполоснул рот и почистил зубы щеткой, которую наверняка использовала и Ева, стараясь не слишком задумываться о ее рте или интимности такого жеста. Потом пристегнул обратно протез, надел штаны, но так и не смог заставить себя влезть в рубашку или сутану. В итоге он просто встряхнул их и повесил на дверь, надеясь немного проветрить.

Когда он вернулся в комнату, Ева спала все в той же позе, прелестная и неподвижная. Белая простыня почти не скрывала очертаний тела, но лицо ее было повернуто вниз, обнажая тонкое горло и затеняя черты. Эта картина напомнила Анджело о скульптуре Цецилии, и он в два шага пересек расстояние до кровати и опустился перед ней на колени, охваченный внезапным ужасом. Когда он приподнял ноги Евы и уложил ее спиной на кровать, она даже не шелохнулась. Анджело немедленно прижался ухом к ее груди и поднес пальцы к губам, пытаясь уловить сердцебиение или дыхание. Несколько мучительных секунд он не мог заметить никаких признаков жизни. Ни одного.

У Анджело зашумело в ушах, и он наконец сообразил, что при таком грохоте собственного сердца нечего и надеяться расслышать Евино. Он реагировал слишком остро. И сам это понимал. Анджело сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. В ту же секунду его пальцев коснулось теплое дыхание, и сердце Евы застучало чаще и громче, словно она почувствовала, что он рядом.

Анджело затопило облегчение. Он осторожно поднял Еву на руки – простыня потянулась следом – и опустился в кресло у кровати, дожидаясь, когда она проснется. Он не позволил себе ни намотать на палец волосы цвета темного шоколада, беспорядочной волной струившиеся по плечам и спине, ни даже чересчур пристально вглядеться в расслабленное лицо, которое сейчас находилось в каких-то сантиметрах от его. Нет, вместо этого он смотрел за окно в мартовскую ночь и смиренно ждал, силясь заглушить внутренний шум: грохот в груди, стук в висках и все те благоразумные голоса, которые умоляли его немедленно отпустить Еву и убраться от искушения куда подальше.