Николай Спасский - Византиец

Первое, что приходило в голову, — попробовать посадить на московский престол кого-либо из остававшихся царевичей из династии Палеологов. По итальянским меркам это решение казалось самым очевидным. Причем, как свидетельствовали примеры Неаполя и Палермо, при всей внешней хрупкости и искусственности такого решения зачастую оно оказывалось очень долговечным. Однако Н. с глубоким разочарованием отдавал себе отчет в том, что в случае с Русью этот вариант, к сожалению, не срабатывал.

За годы татарского ига Русь слишком далеко отошла от основного русла европейской политики, чтобы так сразу, в один наскок втянуть ее в Европу. К тому же оставались огромные расстояния, разница религии и языка. Не говоря уже о том, что правившая в Москве династия, восходившая к Иоанну Калите, страдала не от недостатка, а от переизбытка наследников. Всех их отстранить или перебить представлялось невозможным. Значит, требовалось искать какое-то другое решение.

Н. был готов пойти на многое ради спасения византийского наследства. Это был отнюдь не тот робкий, стеснительный мальчик, который десять лет тому назад мучился — давать или не давать Виссариону. Он очень изменился и заматерел. Это был другой человек, взрослый человек.

Ему доводилось переступать через кровь. И в драках, потому что пару раз в узких венецианских переулках, возвращаясь ночью от проститутки, он отбивался, когда его грабили, и чувствовал, как его клинок входит во что-то упруго-податливое. И на войне. После смерти Пия II Н. отпросился у Виссариона, чтобы тот отпустил его к Сигизмондо Малатесте. При жизни Пия это было бы невозможно — папа ненавидел мятежного герцога. Так Н. довелось принять участие в штурме крепости Мистры. Венецианские войска тогда, понеся тяжелейшие потери, оказались вынуждены отойти. А Н. призвал к себе Виссарион, прислав ему письмо, выдержанное в весьма суровых выражениях.

Но Н. навсегда запомнил ощущение человека, лезущего вверх по лестнице, приставленной к крепостной стене, когда на тебя сверху льют расплавленную смолу. Выйти живым из этого похода за опытом он не надеялся. Это было подобно причащению смерти.

Поэтому Н. был готов к жизни. Готов во всех смыслах. Уроки фехтования он брал до сих пор с той же регулярностью и скрупулезностью, как и уроки итальянского. Как человек верующий, хотя и не особенно соблюдающий обряды, конечно, Н. рассчитывал попасть в рай. Но он примирился бы с адом, если бы это потребовалось ради достижения поставленной цели. Ради Византии Н., не колеблясь, убил бы человека, даже невинного. Этим не шутят.

В этом состоянии души Н. находился в мае 1465 года. Вместе с Виссарионом они встречали в Риме детей деспота Мореи Фомы — Андрея, Мануила и Зою. Все последние годы семья Фомы провела на острове Корфу, находившемся под венецианским протекторатом. Они расстались после падения Мореи, когда 16 ноября 1460 года Фома отправился в Анкону навстречу судьбе изгнанника.

Сам Фома скончался незадолго перед этим — 12 мая 1465 года он почил на руках Виссариона. Останки принца были погребены в склепе собора Святого Петра. Жена Фомы и мать Зои, Катерина, умерла на Корфу и того раньше — в 1462 году.

Н. никогда не воспринимал бывшего деспота Мореи как живого человека. Не испытывал к нему никакого чувства — ни почтения, ни сочувствия. Хотя как будто должен был бы — как-никак брат последнего византийского императора. Для Н. Фома с самого начала непроизвольно растворился в другом образе — главы апостола Андрея, которую тот привез с собой из Патраса.

Когда-то венецианцы, генуэзцы, жители Бари воровали и силой захватывали священные реликвии в дряхлевшей Византии. Сейчас это уже не требовалось. Еще оставшиеся в живых и на свободе греческие принцы сами наперебой спешили принести и отдать бывшим притеснителям последнее из того, что имели. К этому привыкли. Но получить голову Святого Андрея, одну из главнейших реликвий христианской церкви, такого в римской курии не ожидали.

Центральным действующим лицом церемонии передачи мощей был кардинал Виссарион. Пий II поручил ему во главе делегации кардиналов поехать в Нарни, где Фома оставил мощи на временное хранение, и доставить их в Рим. А Н. тем временем занялся подготовкой великой процессии.

13 апреля 1462 года, на следующий день после Вербного воскресенья, у моста Молле при огромном стечении народа, в присутствии Священного колледжа, облаченного по этому случаю в белое, на глазах разодетой римской знати, всех этих спесивых Колонна и Орсини, смиренно склонивших головы, кардинал Никейский торжественно вручил понтифику шкатулку с главой Святого Андрея. Он как большой черный ворон перелетал с места на место, отдавая распоряжения, принимая поздравления, излучая уверенность. Фома скромно стоял в стороне.

Было грустно и просветленно. Казалось, сама Византия вверяла свое будущее и прошлое попечительству Рима. Но при этом верилось, во всяком случае тогда, что с такой реликвией и к тому же объединившись Святая церковь непобедима. Что османская Турция отступит перед этой твердыней. Если бы только не странно неприкаянная фигура Фомы.

И вот сейчас Н. встречал дочь этого человека. Едва Н. увидел Зою, ему сразу подумалось: вот решение.

Зое тогда было 17 лет. Хрупкого, слегка восточного телосложения, с легкой склонностью к полноте, которая ей очень шла, с темными волосами, бледным лицом, большими левантийскими глазами, почти черными, которые она, в отличие от итальянок ее возраста и положения, как правило, опускала вниз, с маленькими, проворными руками.

Н. отдавал себе отчет, что эта девушка отныне является главным оружием в руках греческих патриотов. От нее, от этого хрупкого, раздавленного горем существа, отныне зависела судьба греческой цивилизации. Нужно было выдать ее замуж за великого князя Московского любой ценой, вопреки ей самой. Со свойственной его натуре деятельной основательностью, не терпящей отлагательств, Н. немедленно взялся за проработку этой идеи.