Николай Спасский - Византиец

Девушка молча кивнула.

— Вам может это не нравиться, вы можете это ненавидеть, вы можете уставать от этого, но вы ничего не можете поделать с этим. Так было, есть и так будет. Что бы с вами ни происходило, до конца своей жизни вы останетесь византийской принцессой. Даже если вы уйдете в самый далекий, самый бедный монастырь, вы все равно никогда не будете принадлежать себе. Это тяжело, это больно, это страшно, но это так, вы это и сами знаете лучше всех нас.

Н. перевел дыхание. Тут девушка неожиданно и довольно резко врезалась в разговор.

— Не надо только рассказывать мне о моей ответственности перед родиной, перед церковью, перед греческой цивилизацией. Я это слышала десятки и сотни раз. Византии больше нет. Ее не оживить, как бы мы с вами ни старались. Я готова отдать жизнь ради родины. Я гречанка и останусь гречанкой, за кого бы я ни вышла замуж. Но от меня ничего не зависит. И не надо убеждать меня в обратном.

Н. не ожидал такой интенсивности чувств от этой девушки, самой жизнью, казалось бы, обученной ремеслу покорности. Разговор получался не просто откровенный, а какой-то мужской. И Н. отвечал так, как он ответил бы мужчине.

— Вы правы, ваше высочество. От нас всех действительно зависит очень мало. Но что-то все-таки зависит. Причем от вас — больше, чем от других.

— Ну и что? Не нужно убеждать меня положить жизнь на алтарь спасения Византии.

— Я не собираюсь этого делать.

Деспина встрепенулась, удивленная.

— Тогда чего вы от меня хотите? Зачем вы пришли?

— Я объяснюсь, ваше высочество.

— Извольте.

— Вы правы, Византию не спасти. Ее больше не будет. Никогда.

По губам принцессы пробежала грустная улыбка.

— Но греческая цивилизация и православная вера могут выжить. Это отнюдь не гарантировано, потому что шансы против нас. Но это возможно. И мне это не безразлично. Дело не в том, что от этого будут зависеть судьбы мира, что без греческой культуры и греческой веры мир будет не полным. Все значительно проще. Я и очень многие люди, которые мыслят как я, мы не сможем жить, если не будем сознавать, что сделали все, что в наших силах и за пределами наших сил, чтобы уберечь и спасти остатки греческой цивилизации.

Деспина поневоле втягивалась в обсуждение.

— Хорошо, и что для этого требуется?

— Я буду с вами откровенен, ваше высочество. Моя жизнь сломана. Я не о себе думаю и ничего для себя не ищу.

Деспина перебила его.

— Моя тоже.

— Знаю. Но я хочу сделать что-то для своей родины. Собственно, у меня и выбора другого нет. Мне больше нечего делать. В Италии, несмотря ни на что, даже если я приму итальянское имя, я все равно не стану своим. Как бы хорошо я ни владел итальянским языком и ни знал обряды латинского богослужения. Возвращаться в Турцию, на заклание — безумие. Что я могу еще сделать? Я продал бы душу дьяволу, отдался бы кому угодно — крымскому хану, падишаху, не говоря уже о римском папе, чтобы сохранить хотя бы что-то от моей страны, моей культуры и моей веры.

— Но вы и так отдались латинянам. Как, впрочем, и я.

— Да, я принял латинскую веру. Я разговариваю с Богом на латыни. Но он простит мне это. Я секретарь кардинала Виссариона, по сути дела, служу папе, служу Святому престолу, работаю на папское государство. И работаю неплохо. Когда в последние полгода жизни Пия II мы готовили крестовый поход, я спал не больше двух-трех часов в сутки. Сколько переводов с греческого я сделал для папской библиотеки! Честь и хвала апостольской церкви и всем папам, начиная с Евгения IV, что мы, греческие изгнанники, можем жить и комфортно себя чувствовать здесь, в Италии. Нас уважают, нам дают возможность работать, к нашему мнению прислушиваются. Но нам никогда не позволят одного — объединиться и сделать что бы то ни было, чтобы возродить Грецию.

— Наверное, отчасти вы правы. Действительно, латиняне нас не любят. После столетий раскола это вполне нормально. И тем не менее апостольская церковь постепенно поднимается над этим. Ведь именно Святой престол, вы не будете отрицать, был и остается основной движущей силой кампании за крестовый поход.

— Ваше высочество, крестовый поход не состоялся и никогда не состоится по той причине, что Западу, и прежде всего Риму, не нужна Византия. Ни сильная, ни слабая, никакая. Не нужна. Рим скорее договорился бы с Мухаммедом. Кстати, как вы, наверное, знаете, такие попытки делались. Пий II писал Мухаммеду, что готов признать его власть над Восточной Римской империей, если Мухаммед согласится принять хотя бы толику крещальной воды.

Мы необходимы латинянам как специалисты, как знатоки греческой культуры, переводчики, переписчики, преподаватели. Но они никогда не помогут нам освободить нашу родину. Византия потому и была обречена, что оказалась между молотом и наковальней, между мусульманским Востоком и латинским Западом. Константинополь пал не в 1453 году, а в 1204. Четвертый крестовый поход — вот где корни падения Византии.

— Вы очень убедительно говорите. Я разделяю ваши чувства. Но если все так трагично, так беспросветно, то чего вы от меня хотите? Зачем я вам нужна? Почему вы не дадите мне спокойно жить, как я могу и умею?

— Ваше высочество, вы действительно можете помочь нам.

— Как?

— Знаете, в чем заключается единственный шанс, который у нас есть, чтобы сохранить хотя бы остатки нашей цивилизации?

— В чем?

— Константин — не ваш дядя, а Константин Великий — в свое время продлил жизнь Римской империи на тысячу лет, перенеся ее центр и ее душу на восток, в совершенно новое место и в новые условия. Византии тоже давно нужно было перенести себя, но не на восток, а на север. Конечно, время потеряно, но даже сейчас не поздно. Да, это не будет повторение, копия Византии. Это будет другое государство. Точно так же, как Византийская империя не была повторением Римской. Но мы сохраним и спасем главное — мы спасем нашу веру и нашу культуру. Если мы сделаем это, наша цивилизация возродится — через двести, триста, четыреста лет. Возродится обязательно. Без культуры и без церкви — никогда.

— Что конкретно вы имеете в виду — на север? Что это, Сербия, Болгария?

— Сербия — идеальный вариант. Сербы — красивый и гордый народ, мужественный, талантливый. Там чрезвычайно развитая православная традиция, причем чистая, незамутненная. Там много красивейших монастырей. Там чтут церковь. Но уже поздно. Сербия пала под натиском врага. Болгария тоже пала. Нет, когда я говорю о севере, я и в самом деле имею в виду север, далекий север, Москву.

Хотя по сути Н. не сказал ничего нового, его слова явно произвели впечатление на деспину. Молчание длилось около минуты. Потом она спросила:

— Так что вы замышляете?

— Мы можем немногое, — признал Н., как бы возвращаясь к началу разговора. — Русские сейчас встают на ноги. От татарского ига осталась фикция. Турки дойдут туда нескоро. Слишком далеко и холодно. Москва практически завершила собирание вокруг себя русских земель, остались Новгород да Псков. Но это уже не прежний Новгород, не северная Генуя. Долго сопротивляться он не сможет.