Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

Старик растянул губы в улыбке, и гости сквозь седые заросли окладистой бороды увидели розовенький, как у налима, овал десен.

— Дедусь, а сколько ж лет вы здесь живете?

— Небось пятьдесят, а можа, и боле. Не считал.

— И все это время один?

— Один, как бирюк. Зимой токо тунгусы бывает, заглянут, а летом, староверы навестят. Так што премного удоволен, што остаетесь. Покалякать по-человечьи страсть как охота.

— Что ж к людям не переедете? Кто вас неволит?

— Эт ты в точку попал, мил человек. Злато неволит. Оно ж как притянет, так не вырвешься… Я уж стока его намыл, што и на двух подводах не увезть, а все не брошу — така зараза.

— Знакомая история, — понимающе кивнул есаул Суворов. — Кто хоть немного намыл рыжухи, тот заболевает этим на всю жизнь и вкалывает, ради нее действительно, как каторжник. Но не по приговору, а добровольно, старательно. Потому и зовется — старатель. И не только страсть к богатству движет им, но и страсть к риску, азарт — вдруг намою или найду что-либо неслыханное.

— Верно глаголешь. Откель знашь? — удивился старик.

— Довелось два сезона бутарить.

— Попервости, когда мыл все мечтал в деревню козырным тузом возвернуться. А ноне интерес к щегольству остыл. Да меня тама, поди, давно забыли. Годки-то верно перемерли. Эт я штой-то задержалси на белом свете. Таперича все голову ломаю, кудыть с пользой намытое употребить. Душа просит на доброе дело, а никак не смякитю, на како, прах его побери.

Воздух от высоко стоящего светила сделался горячим. Даже в Якутии, в краю, где земля проморожена на глубину в сотни сажен, выпадают такие дни, когда хочется спрятаться от палящего зноя. Правда, лишь набежит на солнце тучка, так тут же начинаешь ежиться от холода, сочащегося из оледенелого земного нутра.

Сегодня выдался один из таких дней. Тайга нежилась в летней истоме. Мичман, насторожив самострелы на оленьих тропах в верховьях ключа Студеного, возвращался в монастырь. С Лешаком они договорились, что тот будет промышлять понизу. Старика это устраивало — подниматься вверх, к истоку ключа, ему уже было в тягость.

Шел мичман по дну распадка среди угрюмых елей, а перед его глазами неотступно стоял завораживающий блеск невиданных сокровищ. Как ни старался он избавиться от навязчивого видения, эта картина беспрестанно всплывала в памяти.

Дело в том, что вчера дед не утерпел и показал «академикам» свои богатства, хранящиеся в закрытой на замок келье рядом с трапезной. Того давно терзало желание похвалиться. Хотелось чтобы хоть кто-то по достоинству оценил то, чем владеет сын бедняка из Орловской губернии.

«Чего таиться? Покажу-ка своим приживальцам, а то неровен час помру — какой тогда от всего этого прок», — отбросил старик сомнения и не пожалел, что открылся. Наблюдая, как округлялись глаза «академиков» при виде бочонков, заполненных драгоценностями, мешочков с хрусткой рыжухой, чисто вымытых самородков, сваленных прямо на пол, он получил редкое, неизъяснимое наслаждение. Быть может, именно ради таких сладостных минут и стяжают люди богатства?!

Мичман, оторопевший от детской доверчивости старика, не сдержался, спросил в лоб:

— А не боитесь, что мы вас ограбим? Вы ведь совсем не знаете нас.

— Дык я, сынок, давно свое отбоялся. И не дано нам знать, как лучше: так али эдак? Как душа попросила, так и поступил…

Увиденные сокровища не давали теперь мореходу покоя.

«Зачем такое богатство деду? Он им не пользуется и пользоваться не будет. А на такое количество золота можно закупить столько оружия, что хватит вооружить целую армию и изгнать большевиков из Охотска и Аяна. Объявить все побережье свободной зоной. Предоставить всем государствам Тихоокеанской акватории право беспошлинной торговли, а они обеспечат нашей территории, назовем ее Новой Россией, международное признание. Правительство из истинных патриотов создаст такие условия для жизни, что и остальные российские территории сметут большевиков», — мечтал он.

Сама мысль о том, что он может стать спасителем Отечества и даже, быть может, членом правительства, наполнила Темного чувством исторической значимости и высокого предназначения. Но вскоре их сменили более приземленные мысли: «Еще неизвестно, чем военная операция завершится. Большевики нашлют войск и перестреляют всех. Уж если такие командиры, как Пепеляев, потерпели крах, куда нам тягаться — плетью обуха не перешибешь. Да и вообще, большой вопрос — доставят ли оружие? Американцы, шельмы, опять могут надуть… При таких деньгах лучше просто купить шхуну и уйти хоть в Японию, хоть в Америку, хоть в Австралию и основать там русскую колонию. Денег на все хватит».

Вечером мичман осторожно поделился своими мыслями с сослуживцами. Идею бескровной, мирной экспроприации сокровищ старика осторожно, с поправкой «не больше половины», поддержали братья Овечкины. Остальные промолчали, а штабс-капитан сказал:

— Угомонись, голубчик. Все это уже было!

Неуемный Лешак вернулся в монастырь последним, уже в сумерках. Нащепал от сухого полена лучины и запалив в железном светце пару, устало сел на скамью. Ротмистр тем временем взбодрил самовар и, когда «пузач» напряженно забурлил, разлил всем травяной чай. Первому — старику.

Тот тяжело поднялся, сходил в кладовую и принес туесок меду.

— Угощайтесь! Чай с медом больно хорош с устатку и для сугреву. Назяб я седни.

— Что ж вы, почтенный, так долго? В вашем возрасте поберечься бы надо, — попенял деду Суворов.

Польщенный заботой Лешак заерзал на скамье и, наконец, хитро прищурившись, достал из-за пазухи тряпицу. Торжественно развернул: на стол глухо брякнулся кусок желтого металла.

— Вот это да! — не удержались постояльцы.

Лешак залоснился от радости. Он вновь испытал сладостную истому от своей значимости:

— Подфартило малость. Што долго? Дак алкал ишо назолотарить. Така уж натура, прах ее побери. Озябши, а все бутарю. — И, смакуя маленькими глотками чай, добавил: — Буря, кажись, идет. На дворе чьи-то портки сохнут, сымите, а я пойду. Штой-то ко сну клонит, силенка и впрямь уж не та… умаялси. — И уже в дверях: — О, вспомнил! Днесь сон чудной видел. Будто лежит кто-то на полатях в белом одеянии. Меня увидел, поднялся навстречь и молвит: «Ложись, а я тебя охранять стану». Што б то значило?

Старик удалился, и вопрос повис в воздухе. Офицеры глянули на Темного, но промолчали. Мичман слегка покраснел, отвел в сторону глаза…

Ураганный ветер, атакуя монастырь, всю ночь бился о стены, сложенные из дикого камня. Яростные шквалы, казалось, вот-вот вышибут из них староверческий дух. Но древнее строение стояло не шелохнувшись. Лишь могучий кедр во дворе слегка постанывал, отмахиваясь ветвями-лапами. А ветер все не унимался, сатанел. Не выдержав его напора, с треском переломилась высокая береза подле ворот. Падая, она попыталась опереться на соседку, но гибкие ветви только шумно проскользили по стволу. Сколько подобных бурь и гроз пережила белокорая красавица, и вот лежит, поверженная, на земле.