Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

Умаявшись от потуг, ураган к рассвету успокоился. Пойму накрыла серая вуаль мороси. Воцарилась оглушительная тишина. Ни одна травка, ни один листочек не шелохнутся в сеющей влаге.

В эту непогодь обитатели монастыря почти весь день провели в трапезной. В основном сидели у самовара, гоняли чаи из таежных трав. Любопытный Лешак все выспрашивал постояльцев про революцию и про войну, о которых имел представление лишь по отрывочным и зачастую искаженным слухам.

— Ну, мужичье дружка с дружкой испокон веку машутся. Но откель таки нашлись, что царевых дочушек и мальца хворого постреляли? Таких и мужиками-то назвать не можно. Што за помрачение тако с народом стряслось? — пытал дед. — Мне таперича даже помыслить не можно, штоб в Рассею возвернуться. Така одичалость там.

— Милостивый сударь, во-первых, простите нас, Христа ради, солгали мы про экспедицию, — неожиданно для всех вдруг повинился есаул Суворов. — Мы офицеры царской армии.

Старик удовлетворенно хмыкнул:

— Я ить сразу смекнул — брешете.

Ошарашенные белогвардейцы переглянулись.

— Поверьте, мы не из дурных побуждений. Побоялись сразу открыться незнакомому человеку.

— Ладно, то дело прошлое. Вы днесь вразумите меня откель тако безумство в Рассее?

— Если обратиться к истории, то примеров, когда в борьбе за власть королей и царей убивали не счесть. Но чтоб царствующую фамилию подчистую уничтожить — такого не припомню. Подобную жестокость к уже поверженному противнику невозможно ни понять, ни объяснить. Мы и сами не можем взять в толк, что же такое случилось с нашим народом, — стал объяснять штабс-капитан Тиньков. — Но как правил царь-батюшка, как воспитывал своих подданных, так народ и отплатил ему. У мудрого, справедливого родителя дети родителя почитают. Что это за правитель, у которого в военное время шпионы разгуливают по столицам, а ватага пьяных матросов перевороты совершает? Но Николаю было не до этих пустяков! Сначала развязал позорно проигранную войну с японцем. Потом ввязался в баталию с германцем. Люди устали от бессмысленных потерь и унизительных поражений, озверели от голода и лишений. Вот и пошло — поехало. — Николай Игнатьевич с болью махнул рукой.

— Декреты большевиков о мире и земле стали теми гранатами, которые взорвали, и окончательно деморализовали армию, склонили ее к красным. Солдаты ринулись домой, чтобы поспеть на дележку помещичьих земель. Офицеров, призывающих к верности присяге, убивали. Надо отдать красным должное — очень точно все рассчитали, а мы все медлили, выжидали. Надеялись, что все как-нибудь само собой образуется!

— Господа, не забывайте, что во время смуты начинает действовать закон толпы, — обронил ротмистр.

Лешак, и так мало что понимавший в мудреных рассуждениях офицеров, робко спросил:

— Какой такой закон?

— Это когда сама по себе добропорядочная, законопослушная личность, оказавшись в толпе, вопреки своей воле, делает то же, что и толпа, управляемая заводилой. Человек как бы теряет свое я, и если зачинщик призывает к бунту — бунтует, хотя до этого и не собирался.

— Эт верно — куды баран, туды и овцы сломя головы.

— Что удивительно на Руси все происходит вопреки здравому смыслу и логике. Если обстоятельства говорят о грядущем процветании, жди катаклизмов и разрухи. Столыпин вон как экономику поднял! Страна так резко в гору пошла, что весь мир изумился. А сильные державы, испугавшись, помогли бардак у нас устроить. Мы имели самый крупный в мире золотой запас, а кончилось все катастрофой, — с болью в голосе, пробасил штабс-капитан Тиньков.

— Я все удивляюсь, как такая малочисленная партия сумела победить! — вступил в разговор молчавший до того юнкер.

— Да очень просто — посулили народу надежду на лучшую жизнь, и он пошел за ней. Не зря говорят: «надежда — золото бедных», — пояснил ротмистр.

— Ох и времечко, в голове не поместишь, — вздохнул Лешак. — Однакось и новая власть не на те полозья сани поставила. Кудысь она прикатит, коли повелевать стали самые нерадивые? Тунгусы вон сказывали, што у них таперича главный Тутумэ. А он всю жисть токо спал да ребяток делал.

— Для большевиков как раз такие люди самая надежная опора, — сказал штабс-капитан. — Бедняк, не имевший ничего и вдруг получивший власть, всегда будет за нее горой.

Слово за слово, время подоспело к обеду. Братья Овечкины, сами любившие поесть, оказались неплохими кашеварами.

— Соловья баснями не кормят, господа, кушать подано, — радостно сообщили близнецы, водружая на стол котел с дымящейся картошкой и чугунок с мясом, приготовленным по собственному рецепту.

Уминая за обе щеки, люди, забыв о революции и войне, нахваливали братьев:

— Как вкусно!

— Вы у нас настоящие рестораторы.

— Дед Алексей, а здесь поблизости красные заставы есть? — стряхивая с бороды упавшие крошки, поинтересовался есаул.

— А што им тута делать? Со мной воевать? Не, не слыхать. Прииск недалече есть — ден [102] В Сибири мера расстояния — день пути. пять ходу будет. До него на восход надобно идтить. Подле него, якут торговый в прошлый год сказывал, ишо каки-то новопоселенцы объявились. Однакось где, не знаю. Уж точно не красные — с чего бы им хорониться. Имеется тута еще староверческий скит, я о нем баял. Дюже затворный. Живут наособицу. Боле вроде никого нема, — подробно обрисовал обстановку старатель, по привычке рыхля пятерней дремучую бороду.

— Какой же затворный, если вас навещают? Выходит, вы тоже старой веры?

— Не старой, не новой — безбожник я. Просто знакомцы о-го-го с каких времен. Крепко пособил им попервости. Потому не забывают, заходют.

— Они что же, где-то рядом?

— Гдесь, в точности не скажу — сам не был. Но, похоже, те же пять ден будет пешим ходом, токо на север.

— Интересно бы с ними познакомиться.

— Не знай, не знай… Не жалуют оне чужаков… Коды сами наведаются, тоды можа и спознаетесь.

Ранним утром, пройдя через луговину к гряде полуразрушенных гор, мичман Темный стал подниматься к верховью Студеного, проверять расставленные им самострелы. В тайге стояла редкая тишина. Лишь ворон — черный жрец, медленно и четко выговаривал свои суровые заклинания с вершины засохшего кедра.

На дне крутого распадка, разделявшего два отрога, под самострел, видимо, совсем недавно угодила кабарожка. Раненная навылет, она лежала, зализывая раны. Увидев человека, вскочила и побежала вверх по тропе.

Сдернув с плеча ружье, мичман ринулся следом. В азарте погони охотник запамятовал, что на подъеме у него насторожен еще один самострел. Тот дал о себе знать резким колющим ударом в левый бок. Нестерпимая, боль повалила человека на землю. Кабарга обернулась на вопль отчаяния, исторгнутый преследователем, и прибавила ходу…