Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

Закончив песню, девицы принялись потчевать гостей пирогами с грибами да ягодами и поить чаем, заваренным на брусничных листьях. После угощения чинно поклонились и разошлись по домам.

Теперь гостям подавали жена наставника, расплывшаяся телом Анастасия, бывшая за сваху, и худая, остроносая перестарка Ефимия, так все годы и прожившая, то ли приемной дочерью, то ли помощницей у бездетных супругов.

На столе появились духовитые, крупно нарезанные, ломти свежеиспеченного хлеба, задымилась вареная оленина, политая сливками из кедровых орешков. Во время трапезы офицеры обсуждали с хозяевами кому кто по душе, на кого пал выбор.

Первой пошли сватать Аглаю для есаула Суворова.

Видный казачий офицер сразу приглянулся Гавриле, но он виду не подал.

— По сердцу ли тебе, почтенный, моя дщерь? — важно спросил он.

— Очень даже по сердцу, сударь, краше вашей голубушки не видал.

От таких слов девица покраснела.

— А ты что, Глаша, скажешь?

Чтобы скрыть смущение, та затеребила концы платка. Засеянное веснушками лицо ее разгорелось еще пуще. Едва переведя дыхание, она поглядела на родителя.

— Говори, говори! Ишь скраснелась, засовестилась, — подбодрила мать и улыбнулась сквозь слезу.

— Тятенька, ежели благословите с матушкой — согласна. Глянется он мне, — наконец выдохнула она.

— Ну что ж, замужество — дело доброе, оно от Бога показано. Я поил-кормил дочь до венца, а тебе, братец, поить-кормить до конца. Да гляди, без надобности не забижай. Считайте, что зарученье рукобитное промеж нас свершилось, целуйте икону, а дальше, что собор. У нас так: что там порешат, так тому и быть. Молитесь, чтобы на брачевание согласие от него вышло.

Тихой радостью вспыхнула Глаша. Видно, сильно по душе ей был есаул.

Мешковатый, но, сразу чувствовалось, большой внутренней силы, ротмистр Пастухов, зайдя в дом своей избранницы, низко поклонился и широко, как будто не раз прежде виделись, улыбнулся родителям Аннушки.

— Вот, почтенные, пришел просить руки вашей распрекрасной дочери. Я хоть и не молод, но достойную жизнь ей непременно обеспечу.

Родители не возражали, и, вспотевшая от волнения, веснушчатая Аннушка, будучи девушкой необычайно доброй, никогда не перечившей родителям, хоть и не очень-то люб был ей жених-перестарок, не отказала — дала согласие. Тем более что и сама была в годах, а оставаться вековухой не хотелось.

Двум братьям-близнецам Всевладам приглянулись сестры-погодки вдовой красавицы Матрены. Она благословляла со слезами. Еще бы! Для нее они были светом в окошке, а тут обеих в один день забирают.

На соборе братия дивилась:

— Смотри-кась, брательники не токмо сами схожи, но и вкусы о дне!

Когда черед дошел до них, глазастый и строгий дед Тихон, от которого не укрылось, что один из братьев, войдя, перекрестился на образа тремя перстами, зашумел:

— Этим отказать! Кто-то из них лживый. Переправу прошел, а креститься продолжает, как антихрист. Новообрядцем остался, стало быть, в душе!

— Так их же двое, как определим, кто крестился не по вере. Почему обоим отказ? — вытаращил глаза Демьян.

— А ты могешь различить их на лицо?

— Вряд ли.

— Так и я не берусь точно сказать, кто из них обманный. Потому, дабы не ошибиться, отказ объявить обоим.

— Тихон, погоди, ты сколько лет крестишься? — спросил наставник.

— Так скока помню себя.

— Вот то-то и оно, а эти всего месяц, как переправу прошли, не отвыкли еще от трех перст.

— Можно извинить, — согласились скитники с доводом настоятеля.

Поникшие было братья враз затопорщили конопляные бородки.

А вот есаулу Суворову и ротмистру Пастухову разрешение на брачевание дали с ходу: сомнений не было — женихи достойные.

После полудня все собрались в молельном доме. Женихи и невесты стоя на шубах, вывернутых мехом наружу, перед Христовой иконой и хлебом с солью, в присутствии своих родителей и наставника, дали клятву в любви и верности.

— Отдаем не в рабы, а в помощницы. Просим не обижать, беречь девиц наших, а ежели чего не знают, поучить терпеливо, — напутствовал женихов довольный Григорий и следом благословлял каждую пару в отдельности: «Дай Бог вам совет да любовь, дом нажить, детей наплодить».

После этого молодиц увели за занавесь, где подружки приступили к самому важному моменту свадебного обряда под песню:

расплетали девичьи косы у молодых жен и заплетали в две косы, укладывая корзинкой вокруг головы. Это знаменовало переход невесты в категорию замужних женщин. Затем все вместе сели за свадебные столы.

Утром, переложив приданое из сундуков и коробов во вьючные мешки, отправились на оронах в монастырь. Молодухи в дороге назад не смотрели. Знали: коли оглянешься — счастье на старом месте останется.

Шустрая Матрена уговорила-таки наставника Григория отпустить и ее, дабы помочь на первых порах дочерям и другим молодицам устроиться на новом месте.

Она помогала не только молодым женам, но и много делала по хозяйству в монастыре: пекла просфоры, пироги, штопала одежду.

Среди всех прочих обитателей монастыря ей сразу глянулся штабс-капитан. И хотя он не принял старую веру, она нутром чуяла в нем чистую, светлую душу.

Николай Игнатьевич жил особняком и страдал от того, что вроде и не монах, а оказался в одиночестве. Вдова, жалея неприкаянного мужика, частенько заходила к нему. Она старалась скрасить его и свое невольное сиротство: заносила блины, пироги, прибиралась в келье.

Засиживалась порой допоздна. Говорили, обычно, вроде о пустяках, а обоим было как-то легко и покойно друг с другом. Вскоре они и дня не могли прожить, не увидевшись. Однажды она осталась у него…

Для Варлаамовской общины случай небывалый.

Обедая, наставник Григорий сокрушался:

— Николай-то каков! Экий вредный почин учинил. Перед людьми стыдно — брат ведь! Вроде бы и я в ответе. Как узнал, всю ночь молился за его спасение. А Матрену на первом же соборе отлучим.

Анастасия, ставя на стол пирог с клюквой, урезонивала мужа:

— Не забывай, Гриша, через какие ужасы ада прошел Николай, его измученной душе ласка и внимание ой как нужны. Да и Матрену понять можно — скока лет вдовая, а не стара ведь! Может, она как раз и убедит брата к нашей вере склониться?

— Всякое отступление от святоотеческих правил, мало ль оно, велико ли — опасно: закроешь глаза на малое, а там и большого не увидишь, — возразил Григорий.

— Кто спорит? Но в нонешние времена все догматы соблюдать сложно, сам же так говорил, держаться надо основных.

— Каюсь, был грех, но жалость да отступки не всегда к добру ведут.

В ознаменование годовщины Уссурийского казачьего войска есаул Суворов развязал заветную котомку и, облачившись в ладно подогнанный казачий мундир с буквой «У» на желтых погонах, вышел, помахивая нагайкой, к жене, качавшей в зыбке первенца.