Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

Они ушли со съезда, потому что им там больше нечего было делать. Хотя Мясников и понятия не имел о написанном вчера вечером письме Ленина Центральному Комитету, не читал его слов: «На очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс», но он и сам понимал, что уж теперь, когда в Питере началась революция, сидеть на этом, по сути эсеровском, съезде означает попусту убивать драгоценное время.

На улице еще моросил мелкий назойливый дождик, при дыхании даже виден был пар, вот-вот пойдет мокрый снег.

Однако Мясников, быстро шагая на Петроградскую, в Минский Совет, не замечал ни дождя, ни холода. Шедший рядом Щукин вдруг выбросил вперед руку и воскликнул:

— Вон, кажется, Алибегов бежит!

— Ага, — согласился Мясников. — За нами, видно... Там уже знают об этом.

Бегущий навстречу им Алибегов, в шинели нараспашку и съехавшей набок папахе, тяжело бухал сапогами по лужам, но, заметив Мясникова, замедлил шаг. Лицо его излучало восторг.

— Ну? — еще не дойдя до него, нетерпеливо спросил Мясников.

— В Питере революция, Алеша! Наши взяли власть! — еще более гортанным голосом, чем обычно, воскликнул Алибегов.

— Это я знаю, — нетерпеливо махнул рукой Мясников. — От наших есть какое-нибудь сообщение, указание, как действовать?

— Есть, конечно, получена телеграмма Петроградского военно-революционного комитета! Потому я и побежал за тобой.

Но телеграмма оказалась не совсем тем документом, о котором думал Мясников.

Это была телеграмма Петроградского военно-революционного комитета всем армейским комитетам и Советам солдатских депутатов о Великой Октябрьской революции в Петрограде:

«Петроградский гарнизон и пролетариат низверг правительство Керенского, восставшее против революции и народа. Переворот, упразднивший Временное правительство, прошел бескровно.

Оповещая об этом армию на фронте и в тылу, Военно-революционный комитет призывает революционных солдат бдительно следить за поведением командного состава. Офицеры, которые прямо и открыто не присоединились к совершившейся революции, должны быть немедленно арестованы как враги!

Программу новой власти Петроградский Совет видит в немедленном предложении демократического мира, в немедленной передаче помещичьих земель крестьянам, в передаче всей власти Советам и в честном созыве Учредительного собрания. Народная революционная армия должна не допустить отправки с фронта ненадежных войсковых частей на Петроград, действовать словом и убеждением, а где не помогает — препятствовать отправке беспощадным применением силы.

Настоящий приказ немедленно огласить перед воинскими частями всех родов оружия.

Утайка армейскими организациями этого приказа от солдатских масс равносильна тягчайшему преступлению перед революцией и будет караться по всей строгости революционного закона.

Солдаты! За мир, за хлеб, за землю, за народную власть!»

Мясников прочел это раз, потом еще раз, словно собирался выучить наизусть. Затем он окинул собравшихся взглядом, радостным и озабоченным одновременно.

— Ну, прочесть вам еще раз телеграмму?

— Да читали мы, Алеша, все читали, — засмеялись товарищи.

— Что ж, разрешите тогда поздравить всех вас с этим великим событием, друзья! — тихо, уже меняя тон, но все еще с радостной дрожью в голосе сказал Мясников. — Не буду объяснять вам все значение того, что произошло, — вы понимаете это не хуже меня... Посему сразу перехожу к делу. Как видите, у нас пока, кроме этого, других сообщений нет. Конкретных указаний нашему Северо-Западному областному комитету тоже нет. В телеграмме имеется одно лишь общее указание, адресованное всем- комитетам: не допускать отправки на Питер ненадежных войск. Это мы, конечно, выполним, но все остальное нам, видимо, нужно решать самим, исходя из факта совершившейся в столице революции... — Мясников задумался, как бы приводя в порядок мысли, потом сказал: — Собственно, есть один главный вопрос, который мы сейчас должны решить, — вопрос о взятии власти. Решив его, мы автоматически решаем и остальные.

Да, теперь это был главный — наиглавнейший! — вопрос, который должны были решить он и вот эти люди: Ландер и Кнорин, Каменщиков и Ротозинский, Алибегов и Могилевский, Щукин и Кривошеий, солдаты, унтер-офицеры и офицеры, которые, как и он сам, полгода назад начали раздувать огонь новой революции здесь, на одном из важнейших фронтов. И вот пламя взметнулось под самое небо, — справятся ли они с ним? До сих пор они делали все хорошо. Но сейчас ведь иное, совсем иное, надо взять на всем фронте и в крае власть и удержать. Сумеют ли? Надо, подавить возможное сопротивление штаба фронта, подтянувшего сюда казаков и другие силы, превосходящие наши и численно, и по вооружению, — хватит ли на это не только смелости, но и умения? Возможно, придется стать лицом к лицу с еще более опасным и могущественным врагом — с немецкой армией, которая стоит рядом и пристально следит за каждым шагом нашим, — совладают ли? Выдержат ли великий экзамен истории, когда рядом нет Ленина, нет других руководителей революции, нет даже налаженной связи с ними?

— А что тут решать? — несколько удивленно спрашивает Кнорин. — Ведь давно было решено, что, как только в центре будет взята власть, Минский Совет, в свою очередь, объявит себя единственным носителем власти.

Мясников пристально смотрит на него, словно размышляя, почему он так говорит. Оттого, что не понимает, какая создалась сложная ситуация? Или, наоборот, понимая это, все же не боится предстоящих трудностей?

Ландер, который уловил его взгляд, вдруг говорит Кнорину:

— А ведь Алеша прав, братцы! Мы до того воодушевлены известиями из Питера, что забыли один важный момент...

— Какой именно? — спрашивает сидящий напротив Щукин.

— А то, что мы должны были сначала сменить руководство в армиях, потом вызвать сюда Гренадерский корпус, взять в руки штаб фронта и потом лишь объявить Советскую власть. А теперь получается, что все нужно делать в обратном порядке. Не слишком ли это рискованно? Учитывая, что сейчас у нас в Минске меньше сил, чем у штаба фронта, может быть, лучше сначала вызвать сюда войска, сканцем хотя бы одну гренадерскую дивизию, потом уж объявить о переходе власти к Совету?

«Понимает! Все понимает с полуслова Карл Иванович», — думает Мясников.

И тут раздается тревожный голос Рогозинского:

— Боюсь, что ни одну часть Гренадерского корпуса сейчас нельзя снять с фронта, Александр Федорович! Помните, дня два тому назад вы сами предупредили, что, по каким-то сведениям, дошедшим до вас, немцы могут напасть на Гренадерский корпус...