Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

Поздней ночью мы прошли по опустевшим улицам и через Иверские ворота вышли на огромную Красную площадь, к Кремлю. В темноте смутно вырисовывались фантастические очертания ярко расписанных, витых и резных куполов Василия Блаженного, но никаких признаков повреждений видно не было. На одной стороне площади вздымались ввысь темные башни и стены Кремля. На высокой стене вспыхивали красные отблески невидимых огней. Через всю огромную площадь до нас долетали чьи-то голоса, стук кирок и лопат. Мы перешли площадь.

У подножия стены были навалены горы земли и булыжника. Взобравшись повыше, мы заглянули вниз и увидели два огромных рва в десять — пятнадцать футов глубины и пятьдесят ярдов длины, где при свете больших костров копали землю сотни рабочих и солдат.

Молодой студент заговорил с нами по-немецки. «Это братская могила, — сказал он, — завтра мы похороним здесь пятьсот пролетариев, павших за революцию».

Он свел нас в ров. Кирки и лопаты работали с лихорадочной быстротой, и гора земли все росла и росла. Все молчали. Над головой небо было густо усеяно звездами, а древняя стена царского Кремля уходила куда-то ввысь.

«Здесь, в этом священном месте, — сказал студент, — самом священном во всей России, похороним мы наших святых. Здесь, где находятся могилы царей, будет покоиться наш царь — народ…» Рука у него была на перевязи, ее пробила пуля во время уличных боев. Студент глядел на нее. «Вы, иностранцы, — продолжал он, — смотрите на нас, русских, сверху вниз, потому что мы так долго терпели средневековую монархию. Но мы видели, что царь был не единственным тираном в мире; капитализм еще хуже, а ведь он повелевает всем миром, как настоящий император… Нет революционной тактики лучше русской…»

Когда мы уходили, рабочие, уже сильно уставшие и мокрые от пота, несмотря на мороз, стали медленно выбираться из рвов. Через Красную площадь уже торопилось им на смену множество людей. Они соскочили во рвы, схватили лопаты и молча принялись копать, копать, копать…

Вею эту долгую ночь добровольцы от народа сменяли друг друга, ни на минуту не прекращая своей работы, и вот холодный утренний свет уже озарил огромную, засыпанную снегом площадь и два зияющих темных рва, которые скоро станут братской могилой.

Мы поднялись еще до восхода солнца и поспешили по темным улицам к Скобелевской площади. Во всем огромном городе не было видно ни души. Но со всех сторон доносился глухой шум, словно начинался ветер. В бледных сумерках начинающегося утра перед зданием Совета собралась небольшая группа мужчин и женщин. Они держали красные знамена с золотыми надписями — знамена исполнительного комитета Московского Совета. Светало… Приглушенный шум крепчал, становился все громче, переходя в рокот. Город поднимался на ноги. Мы двинулись вниз по Тверской, неся над собой реющие знамена. Часовенки, мимо которых нам пришлось идти, были заперты. В них было темно. Заперта была и часовня Иверской божьей матери, которую посещал перед коронацией в Кремле каждый новый царь. Обычно она была открыта и наполнена толпой круглые сутки, а на золоте, серебре и драгоценных камнях икон сияли отблески свечей, зажженных набожной рукой. Теперь же, как уверяли, впервые со времени наполеоновского нашествия, свечи погасли.

Святая православная церковь лишила своего благословения Москву — это гнездо ядовитых ехидн, осмеливавшихся обстреливать Кремль. Церкви были погружены во мрак, безмолвие и холод, священники исчезли. Для красных похорон нет попов, не будет панихид по усопшим, над могилой святотатцев никто не вознесет молитв. À вскоре московский митрополит Тихон наложит на Советы отлучение.

Магазины были тоже закрыты, и представители имущих классов сидели дома по другим причинам. Этот день был днем народа, и молва о его пришествии гремела, как морской прибой.

Через Иверские ворота уже потекла людская река, и народ запрудил всю Красную площадь. Я заметил, что, проходя мимо Иверской, никто не крестился, как это делали раньше…

Мы протолкались сквозь густую толпу, сгрудившуюся у Кремлевской стены, и поднялись на огромную кучу земли. Здесь уже стояли несколько человек, в том числе солдат Муралов, избранный на пост коменданта Москвы, высокий, бородатый, с добродушным взглядом и благородным лицом.

Со всех улиц на Красную площадь стекались огромные толпы народа. Здесь были тысячи и тысячи людей, истощенных трудом и бедностью. Пришел военный оркестр, игравший «Интернационал», и вся толпа стихийно подхватила гимн, медленно и торжественно разлившийся по площади, как морская волна. С зубцов Кремлевской стены свисали до самой земли огромные красные знамена с белыми и золотыми надписями: «Мученикам авангарда мировой социалистической революции» и «Да здравствует братство рабочих всего мира!»

Резкий ветер дул над площадью, развевая знамена. Теперь начали прибывать рабочие фабрик и заводов, которые находились в отдаленнейших районах города; они несли тела убитых. Было видно, как они идут через ворота под трепещущими знаменами, неся красные, как кровь, гробы. То были грубые ящики из нетесанных досок, покрашенных красной краской; их держали на плечах простые люди с лицами, залитыми слезами. За гробами шли женщины, громко рыдая или молча, окаменевшие, мертвенно-бледные; некоторые гробы были открыты, и за ними отдельно несли крышки; иные были покрыты золотой или серебряной парчой, или к крышке была прикреплена солдатская фуражка. Было много венков из искусственных цветов…

Процессия медленно приближалась к нам по открывавшемуся перед нею и снова смыкавшемуся неровному проходу. Теперь через ворота лился бесконечный поток красных знамен с золотыми и серебряными надписями, с черным крепом на древках. Было здесь и несколько анархистских знамен, черных с белыми надписями. Оркестр играл революционный похоронный марш, и огромная толпа людей, стоявших с непокрытыми головами, вторила ему. Пение часто прерывалось рыданиями…

Между рабочими шли отряды солдат также с гробами, их сопровождал воинский эскорт — кавалерийские эскадроны и артиллерийские батареи, пушки которых были увиты красной и черной материей, увиты, казалось, навсегда. На знаменах воинских частей сверкали надписи: «Да здравствует III Интернационал!» или «Требуем всеобщего, справедливого, демократического мира!» Похоронная процессия медленно подошла к могилам, и те, кто нес гробы, спустили их в рвы. Многие из них были женщины — крепкие, коренастые пролетарки. А за гробами шли другие женщины — молодые, убитые горем, или морщинистые старухи, кричавшие нечеловеческим криком. Многие из них пытались броситься в могилу вслед за своими сыновьями и мужьями и страшно вскрикивали, когда жалостливые руки удерживали их. Так любят друг друга бедняки…