Ирвин Ялом - Проблема Спинозы [litres]

– Альфред, я глубоко впечатлен тем, сколь многого вам удалось добиться за такой малый срок! Но вы еще не закончили. Доведите рассказ до сегодняшнего дня. Что там такое у вас было с Брюсселем?

– Ах, да! Я же рассказал вам все, кроме того, о чем вы спрашивали! – и Альфред пустился в подробный рассказ о своей поездке в Париж, Бельгию и Голландию. По какой-то причине, которую и сам не смог определить, он опустил всякое упоминание о том, что посетил музей Спинозы в Рейнсбурге.

– Какие насыщенные три года, Альфред! Вам следует гордиться своими достижениями! Я польщен тем, что вы мне так доверились. У меня есть подозрение, что вы, возможно, не делились всем этим, и в особенности – вашими чаяниями – ни с кем другим. Я прав?

– Правы. Вы совершенно правы! Я не говорил так откровенно о таких личных вещах ни с кем с тех пор, как мы с вами беседовали в последний раз. В вас есть нечто такое, Фридрих, что так и побуждает меня раскрыться!

Альфред предвкушал, что еще немного – и он признается Фридриху, что ему хотелось бы изменить некоторые ключевые черты своей личности, но тут появился повар с щедрой порцией теплого линцерторте [92] Национальный австрийский сладкий пирог с миндалем и мармеладом. .

– Только что испек для вас и вашего гостя, герр Пфистер.

– Как это любезно с вашей стороны, герр Штайнер! А как поживает ваш сын, Ганс? Как он себя чувствовал на этой неделе?

– Днем уже лучше, но ночи по-прежнему ужасны. Я почти каждую ночь слышу, как он вскрикивает. Его кошмары стали и моими.

– Кошмары – нормальное явление для его состояния. Наберитесь терпения – они пройдут. Они всегда проходят.

– А что такое с его сыном? – спросил Альфред, когда повар ушел.

– Я не могу говорить с вами о каком-то конкретном пациенте, Альфред, – это правило врачебной конфиденциальности. Зато могу сказать вот что: помните ту толпу, которую видели в приемном покое? Все они, все до единого, переживают послевоенное нервное расстройство, своеобразную эмоциональную контузию [93] Автор здесь использует термин « shell shock », который соответствует современному понятию «посттравматический синдром» (речь идет о психологической травме ), его «военный вариант» в России еще называют афганским синдромом, а в США – вьетнамским. Однако во времена Первой мировой войны проблема психологических последствий пребывания человека на войне еще не была осознана и поставлена научным сообществом (поскольку и сама научная психология только зарождалась). Таким образом, автор как бы выполняет проекцию нынешних научных знаний на прошлые события. Специальный английский словарь дает такое пояснение выражению « shell shock »: аффективное расстройство, которое затрагивает бывших участников военных действий и делает их чрезвычайно нервными и неуравновешенными. – Прим. ред . . И то же самое творится в приемном покое любой больницы Германии. Эти пациенты очень страдают: они раздражительны, неспособны сосредоточиться, подвержены жутким приступам тревожности и депрессии. Они постоянно заново переживают свою психологическую травму. Днем пугающие образы вторгаются в их психику. По ночам в кошмарах они видят, как их товарищей разрывает на куски, видят свою приближающуюся смерть. И хотя они рады, что избежали гибели, ведь это редкая удача, все они страдают от комплекса вины выжившего – вины за то, что они живы, когда многие их однополчане погибли. Они непрестанно возвращаются к мыслям о том, что могли бы сделать, чтобы спасти своих павших товарищей, приняв смерть на себя. Вместо того чтобы гордиться собой, такой человек часто ощущает себя трусом. Это гигантская проблема, Альфред! Я сейчас говорю о том, что пострадало целое поколение немецких мужчин [94] Эта фраза буквально перекликается с общеизвестным определением в отношении американских ветеранов Вьетнама: «пострадало целое поколение молодых американцев». (Применительно к поколению советских «афганцев» констатация этого факта не получила у нас столь широкого признания.) – Прим. ред . . И, разумеется, к этому надо прибавить еще и скорбь родственников погибших. Мы потеряли в этой войне три миллиона, и почти каждая немецкая семья недосчиталась сына или отца.

– И все это, – немедленно подхватил Альфред, – еще больше усугубила трагедия сатанинского Версальского договора, который сделал все их страдания бессмысленными! Вы согласны?

Фридрих отметил, как ловко Альфред свернул ход разговора к возможности щегольнуть своим знанием основ политики, но решил не обращать внимания.

– Хороший вопрос, Альфред. Чтобы ответить на него, нам надо было бы узнать, что происходит в приемных покоях военных госпиталей Парижа и Лондона. Ваше положение дает вам прекрасную возможность исследовать эту тему для своей газеты – и, честно говоря, мне хотелось бы, чтобы вы об этом написали. Любая публичность, какую мы сможем получить, поможет делу. Германия должна воспринимать проблему серьезнее. Нам нужно для этого больше источников.

– Даю вам слово! Я напишу статью об этом сразу по возвращении.

Когда с тарелок исчезли последние крошки первой порции линцерторте, Альфред обратился к Фридриху:

– Так, значит, вы уже закончили свое обучение?

– Да, по большей части моя формальная подготовка завершена. Но психиатрия – очень специфическое поле деятельности, поскольку, в отличие от любой другой сферы медицины, обучение в ней никогда не заканчивается. Наш главнейший врачебный инструмент – мы сами, а работа по самопознанию не имеет конца. Я все еще учусь. Если вы заметите во мне нечто такое, что поможет мне больше узнать о самом себе, пожалуйста, указывайте на это без колебаний.

– Я даже представить себе не могу, что бы это могло быть. Что я мог бы увидеть? И как вам об этом сказать?

– Все, что заметите. Возможно, вы в какой-то момент обратите внимание на то, что я странно на вас смотрю или перебиваю вас, или использую неподходящее к случаю слово. Может быть, я неверно вас пойму, задам неловкий или раздражающий вопрос… все, что угодно. И я говорю серьезно, Альфред. Мне нужно это слышать!

Альфред потерял дар речи – и почти утратил равновесие. Ну вот, это опять случилось! Он снова вошел в странный мир Фридриха, где правили радикально иные правила беседы – в мир, с которым он не сталкивался больше нигде.

– Итак, – продолжал Фридрих, – вы сказали, что побывали в Амстердаме и должны были возвращаться в Мюнхен. Но ведь Берлин вам не по дороге?..

Сунув руку в карман пальто, Альфред вытащил оттуда «Богословско-политический трактат» Спинозы.

– Долгая дорога в поезде отлично подходила для того, чтобы прочесть вот это, – он протянул книгу Фридриху. – Там я его и закончил. Вы были правы, предложив мне начать с этой книги.