Ирвин Ялом - Проблема Спинозы [litres]

– Я впечатлен, Альфред. Вы действительно преданный своему делу ученый. Таких, как вы, очень мало. Если не считать профессиональных философов, очень немногие люди читают Спинозу после того, как закончат университет. Я вполне мог бы подумать, что к нынешнему моменту, учитывая вашу новую профессию и взрывные события в Европе, вы совершенно забыли о старине Бенто. Скажите мне, что вы думаете об этой книге?

– Ясно, смело, интеллектуально. Это уничтожающая критика иудаизма и христианства – или, как говорит мой друг Гитлер, «всего религиозного мошенничества». Однако мне кажутся сомнительными политические взгляды Спинозы. В своей поддержке демократии и индивидуальной свободы он совершенно наивен. Поглядите только, к чему эти идеи привели сегодняшнюю Германию! Он, похоже, едва ли не ратует за американскую систему управления, а мы все понимаем, к чему идет Америка – к катастрофе непрерывной метисации!

Альфред умолк, и оба съели еще по куску торта – истинная роскошь по тогдашним временам.

– Но теперь расскажите мне побольше об «Этике», – продолжал он. – Ведь именно эта книга принесла Гете такую умиротворенность и ясность – книга, которую он целый год таскал в кармане. Помните, вы предложили быть моим проводником, научить меня читать ее?

– Помню – и предложение остается в силе. Я только надеюсь, что у меня хватит сил потянуть это дело, поскольку в последнее время весь мой душевный мир заполоняют большие и малые мысли о моей профессии. Я не думал о Спинозе с тех пор, как мы беседовали в прошлый раз… С чего бы начать? – Фридрих прикрыл глаза. – Я переношусь в прошлое, в дни учебы в университете, и слушаю лекции моего профессора философии. Помню, он говорил, что Спиноза – выдающаяся фигура в интеллектуальной истории. Что он был одиночкой, изгнанным евреями отшельником, чьи книги были запрещены христианами, – человек, который изменил мир. Профессор утверждал, что Спиноза был первооткрывателем современной эпохи, что просвещение и подъем естественных наук – все это началось с него. Некоторые считают Спинозу первым представителем западной культуры, который осмелился открыто жить, не принадлежа ни к какой религии… Помню, как ваш отец публично поносил церковь. Эйген рассказывал мне, что он отказывался заходить в храм, даже на Пасху или Рождество. Верно?

Фридрих взглянул в глаза Альфреду, и тот подтвердил:

– Верно.

– Так что неким, весьма реальным, образом ваш отец был в долгу перед Спинозой. До Спинозы такая открытая оппозиция религии была немыслима. И вы весьма проницательно отметили его роль во взлете демократии в Америке. Американская Декларация независимости была вдохновлена идеями британского философа Джона Локка, который, в свою очередь, был вдохновлен Спинозой… Так, что же еще? Ага! Помню, мой профессор философии особенно подчеркивал приверженность Спинозы к имманентному. Вы понимаете, что я под этим имею в виду?

Альфред ответил неуверенным взглядом и сделал туманный жест руками.

– Имманентное – противоположность тренсцендентному. Это понятие относится к представлению о том, что эта земная жизнь – все, что у нас есть, что законы природы повелевают всем, и что Бог полностью эквивалентен природе. Отрицание Спинозой загробной жизни имело колоссальную важность для последующей философии, ибо оно означало, что всякая этика, все кодексы жизненных ценностей и поведения должны начинаться с этого мира и этого существования. – Фридрих сделал паузу. – Вот почти все, что приходит мне в голову… Ах, да, еще одно, последнее. Мой профессор утверждал, что Спиноза был величайшим интеллектуалом, когда-либо ходившим по земле.

– Я вполне понимаю это утверждение. Соглашаться с ним или нет, но он явно обладал блестящим умом. Я уверен, что Гете и Гегель и все наши великие мыслители понимали это.

И все же, как могли такие мысли исходить от еврея , хотел было сказать Альфред, но удержался. Возможно, оба они старались избегать темы, которая посеяла враждебность в их прошлую встречу.

– Итак, Альфред, вы по-прежнему носите с собой свой экземпляр «Этики»?

В этот момент повар подошел к их столу и принялся наливать им чай.

– Мы вас задерживаем, да? – спросил Фридрих, оглядевшись и обнаружив, что они с Альфредом – единственные посетители, оставшиеся в столовой.

– Нет-нет, доктор Пфистер! У меня еще полно дел. Я буду здесь еще пару часов.

Когда повар отошел, Альфред проговорил:

– Да, я по-прежнему храню свою «Этику», но не открывал ее несколько лет.

Подув на чай и отпив глоток, Фридрих поднял глаза на Альфреда.

– Думаю, пришло время начать ее читать. Это трудное чтение. Я прошел годичный курс, посвященный ее изучению, и зачастую бывало, что в классе мы часами обсуждали одну-единственную страницу. Мой вам совет: продвигайтесь медленно. Эта книга невыразимо богата и затрагивает почти все важные аспекты философии – добродетель, свободу и предопределенность, природу Бога, добро и зло, личностую идентичность, взаимосвязь души и тела. Вероятно, только платоновское «Государство» обладает таким же широким подходом.

Фридрих снова окинул взглядом пустую столовую.

– Несмотря на вежливые возражения герра Штайнера, боюсь, мы его все же задерживаем. Пойдемте ко мне в комнату, там я смогу оживить свою память, наскоро просмотрев заметки о Спинозе, а заодно и дам вам адрес Эйгена.

Убранство комнаты Фридриха в спальном корпусе для врачебного персонала отличалось спартанским минимализмом: там были только книжный шкаф, письменный стол, стул и аккуратно заправленная койка. Предложив Альфреду стул, Фридрих протянул ему свою «Этику», а сам устроился на койке, пролистывая старую папку с заметками. Через десять минут он сказал, что готов начать.

– Итак, несколько общих замечаний. Первое – и это важно, – не впадайте в уныние от его геометрического стиля. Мне не верится, что хоть один читатель когда-нибудь находил такой ситиль близким себе по духу. Напоминает Эвклида – с точными определениями, аксиомами, теоремами, доказательствами и короллариями [95] Королларий – вывод. . Это дьявольски трудно читать, и никто не понимает, почему он избрал именно такую манеру письма. Помню, вы говорили, что прекратили попытки прочесть ее, потому что она казалась вам непроницаемой, но я прошу вас на сей раз запастись терпением. Мой профессор сомневается, что Спиноза действительно мыслил таким образом, он скорее рассматривает эту книгу как превосходный педагогический инструмент. Возможно, это казалось Спинозе естественным способом представить свою фундаментальную идею о том, что не существует ничего случайного, что все в Природе упорядочено, доступно пониманию и обусловлено некими причинами, которые заставляют вещи и явления быть именно такими, какие они есть. А может быть, он стремился, чтобы разум правил всем изложением, хотелось нивелировать себя как автора. Стремился строить свои умозаключения на основе логики, а не прибегать к ресурсам риторики или авторитета, или предвзятому подходу, диктуемому еврейской традицией. Он хотел, чтобы эту работу судили так, как судят математический труд – оценивали логику использованного метода в чистом виде.