Ирвин Ялом - Проблема Спинозы [litres]

– И куда же подевались все эти чувства, Франку? Ты теперь говоришь только о радости от изучения Торы и Талмуда. И при этом утверждаешь, что по-прежнему полностью принимаешь мою критику суеверия. Как такое может быть?

– Бенто, ответ все тот же: радость мне приносит именно процесс учения. Я не слишком серьезно воспринимаю его содержание. Мне нравятся чудесные истории, но я не принимаю их за историческую истину. Я прислушиваюсь к морали, к изложенным в Писании мыслям о любви, милосердии, доброте и этичном поведении. А остальное выбрасываю из головы. К тому же есть истории – а есть истории . Некоторые из них, как ты говоришь, действительно противоречат логике, но другие возбуждают внимание ученика – и такие я считаю полезными в своих собственных занятиях и в учительской практике, которой я начинаю заниматься. Одно я знаю наверняка: учеников всегда будут занимать именно истории, и никогда не найдется достаточного числа тех, кто будет с жаром изучать Евклида и геометрию. Кстати, я тут упомянул, что начинаю преподавать, и это напомнило мне еще кое о чем, что я так жаждал поведать тебе! Представь, начинаю я вести занятия по основам иврита и… догадайся, кто оказывается среди моих учеников? Только не падай: твой несостоявшийся убийца!

– Да ну! Мой убийца? Вот это действительно потрясение! Ты – учитель моего убийцы? И что ты можешь мне рассказать о нем?

– Его зовут Исаак Рамирес, и твоя догадка о том, что с ним произошло, оказалась совершенно верной. Его семья была замучена инквизицией, родители убиты, и он сходил с ума от горя. Именно то, что его история была так похожа на мою, побудило меня вызваться учить его, и пока у него получается довольно хорошо. Ты дал мне очень ценный совет относительно того, как мне следует к нему относиться, и я его не забыл. Ты сам-то помнишь?

– Помню, как отговаривал тебя заявлять в полицию о том, где он прячется.

– Да, но потом ты сказал еще кое-что. Ты сказал: «Избери религиозный путь». Помнишь? Это меня еще озадачило.

– Возможно, я неясно выразился. Я хорошо отношусь к религии, но ненавижу суеверие.

Франку кивнул.

– Да, именно так я тебя и понял – что мне следует отнестись к нему с пониманием, состраданием и прощением. Верно? – и, дождавшись утвердительного кивка, съязвил: – Оказывается, в Торе есть не только истории о чудесах, но и нравственный кодекс поведения?

– Безусловно, это так, Франку. Моя любимая история в Талмуде – о том, как язычник пришел к рабби Гиллелю [111] Наиболее выдающийся из учителей в иудаизме времен Второго храма. и сказал, что обратится в иудаизм, если рабби преподаст ему всю Тору, стоя на одной ноге. Гиллель ответил: «Что ненавистно тебе, не делай ближнему своему: это и есть вся Тора, прочее – комментарии. Иди и учись».

– Видишь, тебе все же нравятся истории… – Бенто хотел было ответить, но Франку быстро поправился: – Или, по крайней мере, одна из них . Истории могут работать как инструмент памяти. И для многих – инструмент намного более действенный, чем голая геометрия.

– Я понимаю твою точку зрения, Франку, и не сомневаюсь в том, что занятия действительно оттачивают твой разум. Ты превращаешься в потрясающего партнера по дебатам. Мне понятно, почему рабби Мортейра выбрал тебя. Сегодня вечером я буду обсуждать с коллегиантами, членами Философского клуба, кое-что из написанного мною – и как бы я хотел переустроить мир так, чтобы ты мог при сем присутствовать! Я бы больше прислушивался к твоей критике, чем к чьей-либо другой!

– Я почел бы за честь прочесть что-нибудь из твоих работ. На каком языке ты пишешь? Мой голландский становится все лучше.

– Увы, я пишу на латыни. Будем надеяться, что она станет частью твоего следующего образования, ибо я сомневаюсь в том, что когда-нибудь увижу свои работы в голландском переводе.

– Я усвоил начатки латыни, когда проходил католическое обучение.

– Поставь себе целью как следует изучить латынь. И рабби Менаше, и рабби Мортейра хорошо ее знают и могут разрешить, а может быть – даже поощрить тебя выучить ее.

– Рабби Менаше умер в прошлом году, и боюсь, рабби Мортейра тоже быстро сдает.

– Печально слышать! Но пусть так – ты найдешь других, которые тебя поддержат. Может быть, удастся поучиться с годик в венецианской йешиве. Это важно: латинский язык открывает целый новый…

Вдруг Франку вскочил и метнулся к окну, чтобы получше разглядеть удаляющиеся фигуры трех прохожих. Повернувшись, он сказал:

– Прости, Бенто, мне показалось, я заметил кое-кого из конгрегации. Я очень боюсь, что меня здесь увидят.

– Да, мы же так и не добрались до моего вопроса о риске. Скажи мне, многим ли ты рискуешь, Франку?

Франку повесил голову.

– Многим. Столь многим, что встречи с тобой – единственное, чем я не могу поделиться со своей женой. Я не могу сказать ей, что подвергаю риску все, что мы стараемся построить в своей новой жизни. Я иду на этот риск только ради тебя – и не сделал бы этого ни для кого другого на земле. И мне скоро придется уйти. Мне нечем объяснить свое отсутствие ни жене, ни раввинам. Я уже подумывал о том, что, если меня увидят, я мог бы солгать и сказать, что Симон обратился ко мне, чтобы я давал ему уроки иврита.

– Да, я тоже об этом думал. Однако лучше не используй имя Симона. О моей связи с ним хорошо известно, по крайней мире – среди иноверцев. Лучше назови имя кого-то другого, с кем ты мог бы здесь встречаться, к примеру, Петера Дайка, члена Философского клуба.

Франку вздохнул:

– Как не хочется вторгаться в область лжи! Это территория, по которой не ступала моя нога с тех пор, как я предал тебя, Бенто. Но прежде чем я уйду, пожалуйста, расскажи мне немного о том, как продвигаются твои занятия философией. Когда я выучу латынь, может быть, Симон даст мне почитать твои работы. Пока же, сегодня, все, что мне доступно, – это твое слово. Твои мысли – вот что мне интересно. Меня по-прежнему озадачивает кое-что из того, что ты говорил мне и Якобу.

Бенто вопросительно посмотрел на него.

– При нашей самой первой встрече ты говорил, что Бог полон в себе, совершенен, не имеет недостатков и не нуждается в нашем прославлении.

– Да, я так считаю, и таковы были мои слова.

– А еще я помню твою следующую реплику в адрес Якоба, и это утверждение заставило меня проникнуться к тебе теплыми чувствами. Ты сказал: «Пожалуйста, позволь мне любить Бога на собственный манер».

– Да – и что же тебя озадачивает?

– Я понимаю благодаря тебе, что Бог – это не существо, подобное нам. И не похож ни на одно другое существо. Ты особенно подчеркнул – и для Якоба это было последней каплей, – что Бог есть то же, что и Природа. Но объясни мне, научи меня – как можно любить природу? Любить что-то такое, что не является существом?