Якоб Тик - Зигфрид

Слушали песню зари.

Перед рыцарем была лесная поляна, на поляне башня.

И там высоко… как бы в огненном небе… неведомая молодая королевна простирала заходящему солнцу тонкие, белые руки.

Белая лилия на красном атласе. У нее синие глаза и печальная улыбка.

Она просила, чтобы миновал сон этой жизни и чтобы она очнулась от сна.

Оцепеневший рыцарь с восторгом внимал этой песне, песне сверкающих созвездий и огнистого сатурнова кольца Золотой Змеи.

Невозможное казалось близко.

Был вечер. И к горизонту пришли гиганты лесные. Раздвигали тучевые синие глыбы. Выставляли неподвижные лица.

И до них долетели молитвы королевны, как звук серебряного рога…

И гиганты сидели на тучах, склонив безбородые лица. Вспоминали о счастье.

Еще далекие вершины лесные шевелились от ее закатившейся песни, а уж королевна, с грустной улыбкой, сидела на перилах.

И уж не пела она, королевна, — белая лилия на красном атласе!..

Скользила ласковым взглядом по незнакомцу в ясных латах и в оливковой мантии. Он вышел на лесную поляну отвешивать поклоны королевне, прижимая к сердцу белый цветок.

Гас восток. Уж ложилась мгла. Он был красив и приятен, но казался свойственником козла.

Хотя и был знатен.

«Брунхильд, Брунхильд» — шептал во сне Зигфрид и кто-то снова опускал тихое крыло ему на глаза.

С той поры, лишь кончались вечерние звоны и гас красный свет закатный, отвешивать поклоны приходил незнакомец приятный.

Он был приятен, но все же казался свойственником козла.

Каждый вечер после жары он приходил с той поры.

Далекие снеговые конусы сгорели аметистовым огнем. Лебеди пролетали над северными полями.

Туманным вечером они сидели на вершине башни. Над ними мигала спокойная полярная звезда.

У него были серые одежды. На них были нашиты серебристо-белые цветы лилии. У нее на груди сверкал голубой крест.

Над ним она склонялась, как нежная сестра, как милый, вечерний друг.

Указывала на созвездие Золотой Змеи. Улыбалась тающей улыбкой, чуть-чуть грустной.

Напевала бирюзовые сказки.

И молодой рыцарь забывал припадки ада. Любовался налетавшим облачком и вечерней сестрой.

Бледным утром возвращался с вершины башни, успокоенный в грусти своей.

Пропели молитву. Сосны, обвиваемые сном, шумели о высших целях.

В сосновых чащах была жуткая дремота. У ручья, на лесной одинокой поляне росли голубые цветы.

Козлоподобный пастух сторожил лесное стадо.

Он выслушал длинными ушами призыв к бриллиантовым звездам. Надменно фыркнул и забренчал на струне гнусную песню.

Не мог заглушить голоса правды пастух и погнал свое стадо в дебри дикого леса.

Сосны, обвеваемые сном, шумели о высших целях.

Где-то пропели молитву.

Они говорили: «Где твое царство — ты, неведомая королевна?» — «У меня было царство земное, а теперь я не знаю где оно… Мое царство — утро воскресения и сапфировые небеса. Это царство сапфировых грез не отымется у меня».

«Где венец твой — ты, неведомая королевна?» — «У меня нет никакого венца. Есть один венец — это венец небесный и не доступен каждому».

«Где твоя пламенная мантия — ты, неведомая королевна?» — «У меня нет пламенной мантии. И без мантии Господь видит пламень сердца моего…»

«Он сверкает в ночи красным яхонтом…»

Молодой рыцарь грустил и оскорблялся непонятным величием королевны. Тайные сомнения волновали его душу.

На черном небосклоне вставал одинокий, кровавый серп.

В рыцарском замке жил горбатый дворецкий. Днем и ночью его поступь раздавалась в каменных коридорах.

Ухмылялся в потемках старым лицом, кивал стриженой головой.

У него за спиной шептали, что вместе с черным покойником он творил богомерзкие ужасы. Что и теперь не оставил старик замашек.

Не раз его видели темной, осенней ночью, как он, будто паук, заглядывал к молодому рыцарю. Рассыпал зеленые порошки. Приводил из лесу знатоков козлованья. Не раз к молодому рыцарю заглядывали козлы.

Таков был старый дворецкий.

Молодой рыцарь склонялся у Распятия, озаренного лампадой, вспоминая юную сестру. Красный лампадный свет ложился на серые стены. Была в том сила молитвы.

Побежденный мрак рвался из углов, отступал в неопределенное. И хотелось обнять весь мир, за всех в мире помолиться.

В узкое окно просилась ночь молитв со спокойной, полярной звездою.

Но… где-то за стеной… раздавалась поступь гнусного старика. Улетали чистые молитвы. В темном коридоре старый горбун припадал к замочной скважине.

Воровским взглядом следил за сомнениями молодого рыцаря. Приглашал мыслью своей совершить обряды тайных ужасов. Нашептывал бредовые слова.

И потом… продолжал свою одинокую прогулку, освещая огнем потайного фонарика черное пространство. Ухмылялся в потемках желтым, старым лицом, кивал стриженой головою.

Таков был дворецкий.

Замирали глухие шаги на каменных плитах, а уже рыцарь, пропитанный ядовитым бредом, хохотал, измышляя ужас королевне, сестре своей.

В замочную скважину текла едкая струйка ночного ужаса, пущенная богомерзким дворецким.

Молодой рыцарь был единственный брат королевны. Она любила его от чистого сердца.

Но он уже редко приходил на вершину. Хмурый, задумчивый, что-то таил от нее… Не было легкой дружбы. Была трудная игра.

Едва она заговорила о Вечности, как поперек лба у рыцаря ложились морщины и он говорил: «Молчи, я не так тебя люблю».

Когда она спрашивала: «Как же ты любишь меня?» — он уходил от нее, стиснув зубы.

Стояли июльские ночи. Зарницы наполняли мрак мгновенной белизной…

В ту пору стоял жар. Надвигались дни лесных безумств… Много ночей по небесам ходили сине-белые громады. Громоздили громаду на громаду. Выводили узоры. Строили дворцы.

Кузнец Регин работал мехами и раздувал огонь в сине-белых твердынях, и небо было в объятиях антонова огня…

Шел бредовый бой и грозовые столкновения.

Королевна, бледная и страдающая, молилась за друга, с которым начались странности. Небо сверкало и освещало лесную дорогу, откуда приходил друг.

На знакомом пути ковылял незнакомый хромец.

В эту ночь молодой рыцарь сидел запершись с горбатым дворецким. Он говорил жгучие слова и размахивал руками.

Дворецкий молчал, устремляя на безумца воровские очи.

Еще вчера к горбуну приходил незнакомец, закутанный в черный плащ и с куриными лапами вместо ног. А уж сегодня они тут сидели, облокотившись локтями о стол, наклонив друг к другу бледные лица, говорили об ужасах и строили замки.

Потом коренастый дворецкий оседлал коня и поскакал в чащу, извещать кого-то об удаче. Раздался звук сигнальной трубы. Опустился подъемный мост.

Вот черный конь пронес дворецкого над глубоким рвом. Застучал железными подковами.