Саймон Терни - Калигула

Дородный сенатор и писатель шагнул вперед и с искренним недоумением уставился на императора – он явно не понимал, что плохого сделал.

– Мне известно, что ты критикуешь меня. Да, это не преступление, и ты свободно выйдешь отсюда, но помни: я слежу за тобой, о любом твоем противозаконном действии тут же узнают мои люди. – Калигула отошел к своему креслу и широким жестом обвел зал. – Помните те записи о судебных разбирательствах, которые вел мой предшественник и которые были публично сожжены в Велабре два года назад? Уверен, что помните, ведь в тех опасных документах упоминаются и ваши имена! Так знайте: в императорском архиве осталась копия этих записей. Я подберу хороших, неподкупных людей и поручу им изучить, что в них содержится. Если какое-то из обвинений окажется обоснованным, то виновные будут наказаны. Это следовало сделать еще тогда, при восшествии на трон, но в те дни я наивно мечтал о новой эре доверия, хотел вычеркнуть из истории ваши прегрешения, убежденный, что они были лишь следствием порочности Тиберия. Теперь вижу, что они – следствие порочности самого сената. Как же неискушен я был, оказывая доверие этому сборищу бесчестных, испорченных детей! Впредь подобной ошибки не совершу. Итак, сегодняшнее заседание отменяется. Следующее будет созвано только после того, как я вырву из этого поля все сорняки.

При этих словах главные двери курии распахнулись. Никто не шевельнулся. Меня смущало лицемерие брата: он обвинял сенаторов в том, что им нельзя доверять, тогда как сам тайком велел сделать копии документов, которые обещал уничтожить. Думаю, остальные тоже это заметили. Но император вышел на тропу войны, и только безумец стал бы привлекать к себе его внимание.

– Идите! – выкрикнул Калигула. – Расходитесь по домам и готовьтесь. Грядет очищающее пламя.

Сенаторов как ветром сдуло.

На мартовские иды, в эту самую зловещую дату года, все снова переменилось. Мир стал другим. Золотое сияние погасло. Блеск потускнел. Римляне все еще любили своего императора. Великий Юпитер, они, пожалуй, полюбили его еще сильнее, поскольку он играл на их чаяниях. Человек с улицы видит в сенате лишь шайку старых жирных олигархов, заправляющих жизнью простых людей. И тут он узнает, что их поставили на место за попытку убить императора! Разумеется, народные массы восприняли эту новость с энтузиазмом. И в армии авторитет Калигулы не пошатнулся. Естественно, несколько военачальников сенаторского ранга пришлось сместить с ключевых должностей, но простой солдат чтил императора высоко, а сенаторов – нет.

После мартовских событий ряды сенаторов редели на глазах, проскрипции стали обыденными, а бесчисленные судебные разбирательства, инициированные при Тиберии, были безжалостно доведены до их неизменно неприятного финала. К последним дням мая, когда вновь созвали заседание, присутствовал всего двадцать один сенатор. На римскую знать оказывалось невероятное давление, и сенат сдался. Калигулу можно понять. Это была не просто месть, им еще двигало элементарное чувство самосохранения. В домах Ливии и Антонии, во дворце Тиберия нам преподали несколько жестоких уроков, и в конце концов мой брат решил избавиться от всех злонамеренных личностей в своем кругу; впрочем, число их росло с каждым новым объявлением о казни.

Я и несколько человек из ближнего круга – прежде всего Лепид и Виниций, вернувшийся из Азии, – пытались склонить Калигулу к милосердию при каждой возможности, однако была пролита его кровь – значит должна пролиться кровь виновных. Два года он демонстрировал великодушие и щедрость, а теперь обнажилась вся глубина его гнева. Но подчеркну, гнев этот был направлен исключительно на сенаторское сословие, к простым людям и армии Калигула по-прежнему относился с любовью.

Виниций – мы в те дни переживали нечто вроде второго медового месяца – скрывал свои чувства с учетом мрачного настроения в городе и не на шутку боялся за моего брата. Он считал, что углубление пропасти между императором и сенатом и ежедневное сокращение числа сенаторов приведут к восстанию самых могущественных кланов Рима против Калигулы. Я видела в его глазах неодобрение жестоких мер Гая, что бы ни говорил муж вслух.

– Геренний Поллион? – спросил как-то Лепид, читая протокол судебных процессов дня.

Калигула лишь хмыкнул в ответ, занятый изучением другого столь же смертоносного документа.

– Гай, Поллион – неудачный выбор, – негромко заметил мой муж.

Калигула поднял голову. Мало кто посмел бы обратиться к нему просто по имени, но оба его собеседника имели такое право, и поэтому брат не вспылил, а лишь молча отмахнулся от слов Виниция.

– Он пользуется популярностью, не опасен, как писатель и оратор никогда не имел притязаний на власть, да и с тобой не спорил, – добавил Лепид.

– Более того, – подхватил Виниций, – он один из немногих сенаторов, которые поддержали твою идею насчет очищения сената. Не правильнее ли будет закрыть глаза на его мелкие проступки ради сохранения его лояльности?

Калигула снова поднял голову, вырвал из рук Лепида протокол, быстро пробежал глазами нужные строчки и вернул документ другу.

– Да, проступки мелкие, но и наказание мягкое: кровь Поллиона не прольется. Однако я вырежу из тела сената все червоточины до последней, и не важно, кем они меня считают.

Лепид и Виниций беспомощно переглянулись.

– Если ты его уничтожишь, а именно к этому ведет приговор, то создашь себе новых врагов, – вздохнул Лепид.

– Я больше не создаю себе врагов, я только вывожу их на чистую воду, – огрызнулся Калигула. – В этом городе, побитом чумой, они прячутся за каждым углом.

Тогда мой муж и наш старый друг обратили взоры на меня. Но я, сидя в темном углу со свитком в руках, лишь пожала плечами, так как помочь ничем не могла. Я утратила влияние на брата, а если бы и имела, то знала: сейчас даже боги не сумели бы заставить его переменить решение.

Поллион не погиб и в результате доказал, что способен выжить в тот шторм. Однако распоряжение навсегда вычеркнуло его из числа сторонников Калигулы.

Даже вне сенаторского сословия люди, достигшие высоких постов, лишились в результате судебных разбирательств своих должностей. Исключением являлись мой муж и наш давний друг Лепид, а также еще несколько человек вроде Вителлия и Веспасиана, которые твердо стояли на стороне императора и помогали ему творить хаос в рядах сенаторов и знати. Освобождающиеся посты, даже ключевые для империи, отдавались вольноотпущенникам. Калигула знал, что они навсегда будут благодарны и преданы ему за такое возвышение. Например, с Геликона, бывшего телохранителя Тиберия, полностью сняли обвинения в участии в заговоре: его меч, как оказалось, украли, а сам он имел более чем надежное алиби и свою должность управляющего сохранил. Другой такой новый вольноотпущенник, Каллист, быстро стал важной фигурой в суде. До сего дня мне не известно, какой именно пост он занимал, но находился почти всегда где-то рядом с императором, расточая льстивые улыбки и довольно потирая руки, словно ростовщик, пересчитывающий деньги. С первого же взгляда я прониклась к нему неприязнью, как когда-то к Эннии, и пыталась предупредить брата. Но он не желал ничего слушать, особенно про Каллиста, который был нужен ему для новых атак на сенат.