Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

– Но я слыхал от Бибула, что boni обхаживают Помпея.

– О да. И я это одобряю. Если хочешь поймать царя воров, Брут, сделай приманкой их царевича. А мы используем Помпея, чтобы свалить Цезаря.

– Я еще слышал, что Порция выходит замуж за Бибула.

– Да, это так.

– Мне можно увидеться с ней?

Катон кивнул, теряя интерес к разговору. Рука его потянулась к графину с вином, стоявшему на столе.

– Она в своей комнате.

Брут поднялся и покинул кабинет через дверь, выходящую в небольшой, строгого вида внутренний сад. Дорические колонны. Ни бассейна, ни фонтана. Стены без фресок и картин. По одной стороне перистиля шли комнаты Катона, Афинодора Кордилиона и Статилла, по другой – комнаты Порции и ее младшего брата Марка. Далее помещались ванная комната, отхожее место и кухня. В самом дальнем конце находились комнаты слуг.

Последний раз он виделся с Порцией до отъезда с Катоном на Кипр. Это было шесть лет назад. Отец не поощрял встреч дочери с его гостями. Брут попытался представить себе тоненькую, долговязую девочку, но тут же махнул на это рукой. Зачем? Сейчас он снова ее увидит.

Комната была маленькая и ужасно неопрятная. Свитки, книги, бумаги везде, где только можно. Никакого намека на порядок. Кузина сидела, склонившись над книгой и бормоча что-то себе под нос.

– Порция?

Она подняла голову, ахнула, неуклюже вскочила. Листы полетели на пол. Упала чернильница. Четыре свитка, скатившись со стола, забились в какую-то щель. Это было убежище стоика – угнетающе простое, леденяще холодное, абсолютно не женское. Без ткацкого станка, рукоделий и безделушек.

Но и сама Порция не казалась особенно женственной, хотя в холодности ее нельзя было упрекнуть. Очень высокая! Ростом с Цезаря, подумал Брут, склоняя голову набок. Копна огненно-рыжих волос в мелких кудряшках, бледная, совершенно чистая кожа, ясные серые глаза и не уступающий отцовскому нос.

– Брут! Дорогой, дорогой Брут! – вскричала она, стискивая его в столь горячих объятиях, что он задохнулся, отрываясь от пола. – Отец говорит, что любить того, кто добродетелен и к тому же родственник, – весьма правильно, так что я могу выказать тебе свои чувства! Входи же, входи!

Снова ощутив под ногами пол, Брут смотрел, как его кузина с трудом пробирается по заваленной комнатенке, скидывает со старого кресла груду свитков и книг, потом ищет тряпку и обмахивает ею сиденье, чтобы на тоге гостя не осталось пыльных разводов. И постепенно в уголках его всегда скорбного рта стала появляться улыбка. Она же… ну просто вылитый слон! Хотя не толстая и даже не пышная. Узкие бедра, широкие плечи, плоская грудь. Одета во что-то отвратительное, что Сервилия назвала бы холщовой палаткой.

И все же, решил он к тому времени, как им обоим удалось устроиться в креслах, облик Порции его вовсе не удручал. Несмотря на мужскую фигуру, она не казалась мужеподобной. И была полна жизни, что придавало ей странную привлекательность, которую после первого потрясения оценят, конечно же, весьма многие из мужчин. Волосы фантастические… как и глаза. И рот очень славный, его так и хочется поцеловать.

Порция громко вздохнула, хлопнула себя по коленям (широко расставленным, что ничуть ее не смущало) и посмотрела на него, сияя от удовольствия:

– О Брут! Ты нисколько не изменился!

Выглядел он плоховато, но здесь это не имело значения. Для Порции Брут был тем, кем всегда был. Очень странно воспитанная, с шестилетнего возраста лишенная матери и с тех пор не знавшая женской руки (кроме двухлетнего сосуществования с Марцией, которая ее просто не замечала), эта девушка не имела затверженных представлений о красоте, равно как и об уродстве и о прочих абстрактных понятиях. Брут – ее горячо любимый двоюродный брат, поэтому он красив. Любой ценитель греческой философии согласится с таким рассуждением.

– Ты выросла, – заметил он и вдруг осознал, как это звучит.

Брут, думай, что говоришь! Она ведь, как и ты сам, несуразная шутка природы!

Но конечно, она все моментально поняла. И издала то же ржание, что вырывалось из горла Катона в минуты веселья, так же, как он, показывая большие, немного выдвинутые вперед зубы. И голос ее был похож на голос отца – резкий, громкий, ужасно немелодичный.

– Отец говорит, я скоро продырявлю потолок! Я даже чуть выше его, хотя он тоже дылда. Должна заметить, – сквозь ржание проговорила она, – мне очень нравится быть такой высокой. Это придает мне авторитета. Странно, что люди заискивают перед теми, кто их выше, не правда ли? Тем не менее это так.

В голове Брута стала вырисовываться фантастическая картина: маленький холодный Бибул пытается покрыть этот огненный столб. Приходит ли ему в голову мысль об их полнейшей несопрягаемости?

– Твой отец сказал мне, что ты выходишь замуж за Бибула.

– О да, это замечательно, правда?

– Ты рада?

Красивые серые глаза сузились, скорее от удивления, чем от гнева.

– А почему я должна быть не рада?

– Ну… он намного старше тебя.

– На тридцать два года, – уточнила она.

– Не слишком ли? – осторожно спросил Брут.

– Не имеет значения, – отрезала Порция.

– И… и тебя не смущает, что он на целый фут тебя ниже?

– Тоже не имеет значения, – повторила она.

– Ты любишь его?

«А уж это-то и подавно не имеет значения», – могла бы сказать она, но не сказала.

– Я люблю всех хороших людей, а Бибул из таких. Я с нетерпением жду нашей свадьбы. Правда-правда. Вообрази только, Брут! У меня будет комната гораздо просторней, чем эта!

«Боже, – подумал он, ошеломленный, – она так и не повзрослела! Она вообще не имеет понятия, что такое брак!»

– И тебе все равно, что у Бибула уже есть три сына? – спросил он.

Снова веселое ржание.

– Зато у него нет дочерей! – ответила она, отсмеявшись. – Я не умею ладить с девочками, они такие глупышки. Двое старших, Марк и Гней, замечательные ребята. А маленький Луций – о, он меня вообще покорил! Мы чудесно проводим время. У него восхитительные игрушки!

Брут шел домой, тревожась за Порцию, но когда он попытался поговорить о ней с матерью, то получил короткую отповедь.

– Полная идиотка! – отрезала та. – А чего ты хотел? Ее воспитывал пьяница с выводком олухов-греков! Они начинили ее презрением к хорошему платью, хорошим манерам, хорошей еде и хорошей беседе. Она ходит в волосяной рубашке, голова ее забита Аристотелем. Мне жаль Бибула.

– Не трать зря свое сочувствие, мама, – сказал Брут, знавший теперь, как ей досадить. – Бибулу очень нравится Порция. Он получит неоценимую награду – девушку, которая абсолютно чиста и непорочна!

– Тьфу! – плюнула Сервилия. – Тьфу!

Волнения в Риме не утихали. Прошел февраль, короткий месяц, потом наступил мерцедоний – те двадцать два дня, что были внесены в календарь коллегией понтификов по настоянию Помпея. Через каждые пять дней новый интеррекс вступал в должность и пытался организовать выборы, однако безуспешно. Все жаловались, но жалобы ни на что не влияли. Изредка Помпей демонстрировал всем, что когда он хочет, чтобы что-то было сделано, это делается, как, например, с его законом десяти плебейских трибунов. Принятый в середине февраля, он позволил Цезарю зарегистрировать свою кандидатуру in absentia . Ему не придется слагать с себя империй, Цезарь мог быть спокоен.