Иван Арсентьев - Буян

— Зачем я тебе понадобился?

— Чтоб разглядел меня получше. С тех пор, как мы виделись последний раз в Кинеле, много всякого случилось.

— М-да… Времени, действительно, прошло немного, зато и выиграно и проиграно — дай боже!

— На мою долю достались одни проигрыши, — отозвался Евдоким сумрачно. — На поверхности удержаться трудно: не одна, так другая акула голову оттяпает.

— Гм… Однако до последнего времени ты неплохо ладил с акулами.

— Обстоятельства, — буркнул Евдоким угрюмо, с досадой. — Но я не пескарь, об меня еще обломают зубы. Помоги мне только, сведи с людьми настоящими — жалеть не будешь. Или боишься, что я провокатор? Что подослали меня? — нахохлился Евдоким, приметив усмешку, мелькнувшую на лице Коростелева.

— Эк корежит тебя! — поерошил тот ежик. — Любишь ты словеса страшные подпущать везде… У тебя, Дунька, неизлечимая болезнь: искажение мышления — это совершенно ясно.

— Я знаю. А в больничной палате много было времени для самоанализа. Ты не веришь мне, а я ведь перед вами как.. Эх! К кому ж еще мне притулиться? Иль нечистым ходу в революцию нет?

— Революция, Дунька, дело нешутейное, — сказал наставительно Коростелев и, пожав плечами, заметил: — Савва Морозов, к примеру, миллионер, не против революции… Один хочет земли, другой еще чего-то…

— Я тоже хочу земли. Земли и свободы. Горло перегрызу тому, кто… — сжал Евдоким кулаки, краснея. Коростелев нетерпеливо отмахнулся.

— Земля и воля, тра-та-та! И дум высокое стремленье. Красиво звучит! А партии нужны чернорабочие, бойцы будней. Ты вот просишься к нам, а знаешь ли хотя бы, какие есть социал-демократии на свете? В какую, собственно, дверь толкаешься ты?

Евдоким покосился на Анну, соображая, сказал как о чем-то само собой разумеющемся:

— Конечно, в ту дверь, за которой сидит Маркс!

Коростелев рассмеялся.

— Чудак ты, Дунька! Маркс уже двадцать два года как умер. Живет учение его. И Ленин — продолжатель марксизма. Тот самый Владимир Ульянов, что жил в Алакаевке возле Кинеля. Я толковал тебе о нем. Или забыл «научный катехизис»?

— Настырный все же ты человек, Саша, — качнула с укором головой Анна. — Толкуешь, поучаешь, как дед столетний. И ведь врешь, поди… Ну, как, скажи мне на милость, пойдут люди на великое дело без мечты в голове, без жара в сердце? Забери у людей добрую надежду, забери это, как ты посмеиваешься, «дум высокое стремленье», что ж останется?

Коростелев вскинул желтые брови, уставился на Евдокимову заступницу. Вдруг засмеялся, стукнув себя ладонью по колену.

— Ну и ну… По-онятно, птицы певчие…

Лицо и шею Анны залило краской. Отвернулась, сказала недовольным голосом:

— Человек больной, голову приклонить негде. От жандармов едва убежал.

— От жандармов? — переспросил Коростелев живо.

Уличенный во лжи Евдоким, словно школяр, вытянул судорожно шею и свесил голову на грудь.

— Не от жандармов… — пробормотал он и вдруг принялся торопливо и не очень связно рассказывать про то, что случилось с ним первого мая.

В кабаке Тихоногова, в этом черносотенном клубе, Евдокима бесплатно напоили, и хозяин торжественно вручил ему остро отточенный нож. Околоточный Днепровский доходчиво объяснил задачу и благословил всех на священный бой с «краснофлажниками». Выслушав наставления, Евдоким завалился спать в кустах на Соборной площади: не по душе ему была вся эта затея. Проснулся лишь, вечером и неожиданно…

Услышав, что было дальше, Анна ахнула, прижав взволнованно руки к груди.

— Прямо тебе Али-баба и сорок разбойников, — покрутил головой Коростелев. Сунув руки глубоко в карманы, он покуривал в потолок и не видел светлых слез, выступивших на глазах Анны. В комнате было душно, солнце жарило сквозь легкую занавеску, плавал дым от дешевых папирос, но открыть окно никто почему-то не догадывался.

— Ну, ладно, — сказал наконец Коростелев, вставая и гася окурок. — Поговорю со своими о тебе. Ты как, передвигаться можешь?

— Видишь, в чем я, — показал сконфуженно Евдоким на больничные кальсоны, выглядывавшие из-под одеяла. Коростелев усмехнулся одними глазами, а Анна подняла принесенный с собой узел и молча положила перед Евдокимом. Он заглянул ей в лицо, и сердце дрогнуло от прихлынувшей горячей благодарности..

— Ну, экипируйся, — сказал Коростелев и протянул руку. Евдоким пожал ее так крепко, как только мог.

— Так можно мне надеяться, Саша?

Тот не ответил, похлопал только по плечу и ушел. Когда дверь за ним затворилась, Анна подалась порывисто к Евдокиму, посмотрела как-то странно и вдруг, обхватив его за шею, поцеловала раз, другой, третий…

Евдоким даже опешил на миг от неожиданности. Прижал Анну к себе и замер. Она улыбалась робко, чуть заметно. Голова ее лежала на груди Евдокима. Прядка выбилась из-под косынки, и как тогда, в первую ночь, он вдыхал рассеянный запах чистых волос. Но сегодня все тогдашнее представлялось Евдокиму случайным и ничтожным…

Анна ласково, но твердо разжала его руки, качнула головой.

— Я за Музу тебя благодарю, за Музу Кикину. Она мне все рассказала. Это ж ее спас ты от погибели!

Анна встала, отвернулась и начала поправлять перед зеркальцем растрепавшиеся волосы, а Евдоким так и остался сидеть с раскрытым ртом.

Спустя сутки возле дома, где он временно квартировал, остановилась повозка. В ней сидели царевщинские мужики: благообразный с бородкой Иисуса Христа Лаврентий Щибраев и кряжистый Антип Князев. Третьим седоком был Александр Коростелев. Вчера он встретился с мужиками и попросил их приютить у себя в деревне одного человека. Кто он — пояснять не стал, заметил только, что оставаться ему в Самаре небезопасно.

Выскочив из возка, Коростелев вошел в дом. Готовый к отъезду Евдоким ждал, сидя у окна.

— Эге-е, земляк, — только и сказал Антип, увидев замотанного бинтами человека. — Такому, действительно, лучше подальше от жандармских глаз…

Уселись в повозку, тронулись. Ни царевщинцам, ни самому Евдокиму не было известно, сколько сил потратил Саша, чтобы уладить его дело. В Самарском комитете отнеслись весьма прохладно к просьбе Коростелева о каком-то никому не известном Шершневе. ЦК неукоснительно требовал: всех желающих вступить в РСДРП необходимо проверять самым, тщательным образом. Партия в подполье и только таким путем может обезопасить себя от провокаторов и провалов. Коростелев же ходатайствует за личность, у которой прошлое… Но все же он продолжал настаивать.

— Голова у Шершнева начинена всякой трухой, но парень лихой и честный. Тянется к нам, зачем же отталкивать? Из такого можно воспитать революционера — любо-дорого! Не займемся мы, социал-демократы, — другие подберут, — пригрозил Коростелев.