Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

– Один монах в скиту близ Оптиной видел в крест, – возразил Иеремий, – а под крестом огненный херувим. После на том же восточном небе он увидел ножны и падающий из них с неба меч. Будет война, – твердо заявил Иеремий, – а потом Антихрист через три года появится.

– Господи, помилуй нас грешных, – снова перекрестился Григорий Иванович.

Мужчины молчали. Катерина побледнела: тошнота подобралась совсем близко. Взглянув на нее, Иеремий вытащил из-за пазухи сырое яйцо и дал Катерине:

– На, возьми.

Катерина недоверчиво взяла странный подарок. Монах протянул второе яйцо Александру.

Александр спросил:

– Что ж остальных подарками не жалуешь?

– А им без надобности, – сказал Иеремий и продолжил, грозя пальцем: – Много предвестников в последнее время. На Афоне сказали, что скоро сами стихии изменятся и законы времени поколеблются. День будет за час, неделя за день, и годы будут лететь как месяцы. Наступило время сына погибели, Антихриста.

Катерина почувствовала себя совсем плохо. В висках зашумело, стало не хватать воздуха.

– Агаша, помоги выйти мне, – попросила она шепотом кухарку.

Агафья вывела Катерину на воздух:

– Катька, а ты, часом, не тяжелая?

– Не знаю я.

– Тошнит?

– Да уж неделю как. Может, отравилась.

– Чем это ты отравилась-то? У меня-то? С моей-то стряпни? Не-е-ет. Тяжелая ты, – ухмыльнулась Агафья.

– Правда?

Эта мысль, надежда на то, что у нее родится ребенок, обрадовала Катерину. Она представила, как будет доволен Александр, узнав эту новость.

Агафья стала распоряжаться:

– Так, значицца, положи кусок грубого льняного полотна на соски – чтобы закалялись. На уродцев на ярмарке не смотри, а то ребенок некрасивый народится, – припоминала Агафья, – веревку никакую в руки не бери – чтобы обвития не случилось. И молись, а то с пузом ходить – смерть на вороту носить.

– Ох, страшно-то как ты говоришь!

– Ну, страшно – не страшно, а уж взад не воротишь. Когда мужику своему скажешь? Ох, и рад он будет! Бог даст – мальчик.

– Хоть и девочка. Я все одно рада.

– А вот тебе и яйца, что Иеремий дал! – осенило Агафью. – Ох, сдается мне, что старец он, хоть и не признается!

На следующий день Катерина кормила Наташу завтраком. Еще оставалось время до уроков с Григорием Ивановичем, и непоседливая девочка решила затеять салки. Катерина отказывалась, и Наташа начала канючить:

– Ну Катя, давай побегаем, Катя!

Катерину с утра мутило, но теперь она знала причину своего недомогания, внутренне свыклась с этим состоянием:

– Наташенька, давай лучше вышивать поучу тебя, ты уже большая!

– Нет, – топнула ногой девочка, – давай! Ты, как замуж вышла, стала скучная, все сидишь, не любишь меня больше.

– Что ж ты такое говоришь, – обиделась Катерина, – конечно, люблю. Как раньше. Просто неможется мне сейчас.

Николай не спал всю ночь, думал о Катерине, о ее будущем ребенке. И теперь, наблюдая эту сцену сквозь приоткрытую дверь, вошел в столовую и вмешался:

– Наташа, Катерина теперь замужняя женщина, ей негоже бегать с тобой в салки.

– Но я хочу! – упрямо топнула ножкой девочка.

– Ты уже большая – должна понять.

– Не хочу понимать! Пусть делает то, что я велю!

– Я сейчас накажу тебя, если ты не уймешься, негодная девчонка! – рассердился Николай. – Ступай заниматься!

Девочка выбежала, в гневе швырнув под стол свою серебряную ложечку.

Катерина покорно опустилась на колени и стала шарить под столом. Николай бросился помогать Катерине:

– Негоже беременной женщине по полу ползать.

– Неужто Агафья…

– Да какая Агафья? – устало вздохнул Николай. – Я сам знаю. Изменилась ты – похорошела.

Отыскав ложечку, Катерина поднялась и стала смущенно теребить платье.

– Я рад за тебя… за вас.

– Я тоже, но… теперь ведь все точно будет по-другому?

– Не понимаю, о чем ты.

– Вы не будете боле?..

Николай поспешно прервал ее. Ему хотелось поскорее закончить разговор, который сам так глупо начал. Вдруг испугался откровений с ней, которые могли привести к чему угодно: не хватало еще сейчас объясняться с чужой беременной женой:

– Какой теперь станет твоя жизнь – своего мужа спрашивай. Как ты там говорила? Ах да – ты должна слушаться мужа, делать все, что он говорит, доверять ему.

– Так говорите, будто виноватая я в чем.

– Ничего подобного, Катерина. Да и какое тебе дело, что я говорю? Теперь у тебя другая жизнь, другие заботы. А теперь прошу прощения. – Николай стремительно вышел из столовой, кляня себя за грубость и этот ненужный глупый разговор.

Вечером Александр лег в постель, обнял Катерину и стал привычно целовать в шею, торопливо развязывая ленты на кружевной рубашке. Катерина аккуратно отстранилась:

– Нельзя нам боле, Саша.

– Что случилось?

– Беременная я.

– Как? Правда?

– Правда!

– Катя, милая ты моя! – Александр вскочил с постели, подхватил Катерину на руки и стал кружить по комнате.

– Ну тише, тише.

– Я не могу тише! Я стану отцом! У тебя под сердцем будущий Сандалов! Продолжение моего рода! Как же я рад, Катя!

Вдоволь наговорившись и помечтав о будущем, они лежали обнявшись на кровати. Катерина чувствовала себя счастливой: «Он рад! Как хорошо!» Александр, поглаживая ее живот через рубашку, спросил:

– Так что же, теперь совсем нельзя?

– Нельзя, Саша, – плохо это.

– А когда же можно?

– После родов сорок дней пройдет – и можно.

– Так это же почти целый год!

– Ну что же делать, милый? Грех есть грех.

Александр давно уснул, а Катерина все никак не могла успокоиться и ворочалась с боку на бок: в один момент жизнь переменилась, ведь теперь она ждала ребенка. Одолевали сомнения и страхи: радовалась беременности, но боялась умереть от родов, как бывало иногда в Дмитрове, когда она жила у отца с матерью. Особенно запомнилась смерть одной женщины, не намного старше теперешней Катерины: за нее, высокую, статную и светловолосую, сваталось все неженатое село. Она выбрала себе пару под стать, а когда забеременела, сделалась еще краше – несла свой живот, как царица. Бабы завистливо смотрели ей вслед. Но во время родов умерла, а муж с горя повесился в амбаре. Ребенок родился уродом и бегал теперь неприкаянный по селу. Что на роду написано, то и будет. Но такой судьбы Катерине не хотелось.

Еще одна мысль тревожила ее: вдруг она станет противной Саше? Фигура обабится: вырастет живот, набухнет грудь, разнесет бедра. Станет муж любить ее так, как раньше? Не найдет себе другую, не рожавшую? Выдержит ли так долго?

На Сретение, как раз когда собирались валить лес на больницу, из Старицы пришла весть: жена убитого де Роберти решила оставить Валентиновку и навсегда уехать из Тверской губернии. После случившегося скандала и суда над горничной и лесником вдова безуспешно пыталась продать усадьбу, но никто из суеверия выкупать дом и жить в нем не хотел. Да и ничего особенного это имение собой не представляло, чтобы платить за него такие деньги: обыкновенная одноэтажная деревянная усадьба, окруженная болотами, – одним словом, проклятое место. Недаром эту усадьбу покойный де Роберти унаследовал от матери, урожденной Ермолаевой, а та, выйдя замуж по большой любви за католика де Роберти де Кастро де ла Серда, за неповиновение была проклята отцом и получила в приданое лишь этот кусок непроходимого болота.