Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

– Иди, прошу тебя, уходи, не рви мне душу, – первым опомнился Николай.

– Да, Николай Иванович, – утирая слезы, Катерина побежала к сыну, которого давно нужно было кормить.

Утром 1 октября Николай с Павлом отправились в Старицу. По дороге заехали к матери в Малинники, чтобы оставить там Наташу и Никиту. Настроение у Николая было подавленное, а Павел острил и сыпал шутками – в тридцать восемь лет его не должны были призвать.

Николай мысленно прощался с Берновом, с детьми, которые сонно тряслись с ним в повозке. Как уберечь их от беды? Как вернуться к ним живым?

Татьяна Васильевна встретила их подчеркнуто равнодушно – и сыновья поняли, что мать не хочет показывать свой страх перед ними. Но было заметно, что она не спала всю ночь: выдавали красные, опухшие от слез глаза.

Говорили, как всегда, об урожае, о хозяйственных делах. Про войну не произнесли ни слова. Провожая сыновей, Татьяна Васильевна все же вынесла икону и, всхлипывая, благословила Николая Георгием Победоносцем. Затем подала ему суконный мешочек с золой и кусочек рябиновой коры:

– Храни тебя Господь, Никола! Детей твоих догляжу – не беспокойся. Бейся как волк, как настоящий Вольф, и скорее возвращайся домой. Тяжело мне будет, старухе, без тебя. Один раз насилу дождалась – все глаза просмотрела. И сейчас не подведи.

– Конечно, вернусь, мама, ты же меня знаешь, – ползком приползу в мое Берново.

– А ты проводи его и заезжай ко мне, утешишь мать, – сказала она Павлу.

– Так там самогон у меня стоит как раз…

– И слушать не хочу! Заедешь! – резко оборвала его мать.

Повозка тронулась. Мать пошла за ней в слезах:

– Никола, сынок! Ох, горе мне горюшкооо!

В Старице перед зданием уездного по воинской повинности присутствия разместился призывной пункт. На площади в нетерпении толпилось, нервничало и пахло несколько сотен мужиков разных мастей и возрастов. Многие, пьяненькие после шумных проводов, едва держались на ногах. Кто-то делано зубоскалил, бодрился, но остальные шикали на таких: не мешай!

Председатель присутствия, Сергей Головин, уездный предводитель дворянства, с крыльца зачитывал списки призывников. Слышалось, как он шелестит бумагой, – мужики, затаив дыхание, боялись пропустить свою фамилию.

Дошла очередь до Николая. Как и ожидалось, он оказался в списке призывников. Но вдруг назвали и Павла.

– Как? У меня как раз самогон… И как я скажу Фриценьке? – недоумевал Павел.

Кто-то из мужиков, проходя мимо, сказал Павлу:

– Не грусти, братец, Бог милостив.

Павел все еще не мог прийти в себя:

– Ни с женой, ни с матерью не попрощался, указаний дома не оставил… Как же так?

– Война, Паша. Послужишь отечеству, долг свой выполнишь, не все же варенье варить. Не горюй – пойдешь в штаб, чертежи свои чертить, – утешал, как мог, Николай.

Вскоре призывники хлынули на мощенную белым известняком, только что дочиста выметенную площадь перед Земской управой, в центре которой был сооружен аналой. Со всех сторон голосили бабы: «а на кого ж ты меня покинул», от «уа» до «папка» кричали дети, тревожно зазвонили колокола старицких церквей и Успенского монастыря. Преосвященнейший Арсений, епископ Старицкий, начал служить молебен перед коленопреклоненным молчаливым войском.

Николаю запомнились слова из молитвы святому Георгию Победоносцу:

«Укрепи данною тебе благодатию во бранех православное воинство, разруши силы восстающих врагов, да постыдятся и посрамятся, и дерзость их да сокрушится, и да уведят, яко мы имеем Божественную помощь, и всем, в скорби и обстоянии сущим, многомощное яви свое заступление».

Николай подумал: «Мыслимо ли, может ли проиграть войну народ, который на коленях всем войском молится, у многих, да почти у всех, искренние слезы на лицах?» Молитва эта и молебен в целом произвели на него тягостное впечатление: словно он навсегда прощался с родными и шел на верную смерть. Как будто его только что отпели.

После молебна и окропления войска святой водой Николай подошел приложиться к кресту. И вот уже резво заиграл походный марш – только что призванное разномастное войско в лаптях и картузах во главе с портретом государя императора отправилось на станцию, сопровождаемое воплями баб и плачем детей, которые бежали по обочинам дороги, пытаясь увидеть в толпе родное лицо. Николай обернулся: взбитая дорожная пыль позади провожала новобранцев, словно образуя еще одно несокрушимое войско, песчаное, уходящее в небытие.

Кто-то из солдат затянул частушку:

На станции уже дожидался состав, готовый тронуться в Тверь, в расположение полка. Там солдаты должны были получить одежду, оружие и сухари и пройти обучение перед отправкой на фронт.

Николай с Павлом вошли в офицерский вагон. Там отовсюду доносились хвастливые разговоры: «Мы возвратим Святую Софию, отвоюем у мусульман Константинополь, освободим славянские народы из-под гнета Австро-Венгрии!» Молоденькие, не воевавшие офицеры рассуждали о будущих победах и Георгиевских крестах. Николай поморщился: война – это не Георгиевские кресты, а совсем другие, могильные.

Духовой оркестр с хором певчих радостно грохнули: «Спаси, Господи, люди твоя» и гимн – и вот уже паровоз запыхтел, приготовился покинуть Старицу.

Павел был растерян. Не мог поверить, что, вместо гостеприимных Малинников с их наливками и заливным, едет теперь в Тверь, а потом и на фронт. Все думал, что это ошибка и, возможно, стоит обратиться куда следует, чтобы приказ отменили. Но не стыдно ли это, не сочтут ли его трусом или, чего хуже, предателем, сочувствующим немцам, ведь жена его – немка?

Николай молчал. Все мысли смешались в его голове. Думал о доме, о судьбе детей, матери и Катерине. Как глупо сложилась жизнь. Ничего не успел. Не успел порадоваться, попробовать на вкус – какая она, эта жизнь? Все время чего-то не хватало. Всего-то и было счастья: в самом начале, когда женился на Анне. А потом все прошло. И любовь, и радость. Как она сказала тогда, Катерина? Неприкаянный какой-то. «Может, и хорошо, что жизнь моя на этом закончится? Умру с честью. Это лучше, чем до старости засматриваться на чужую жену и вздыхать по ней».

Когда поезд тронулся, оркестр заиграл: «Боже, Царя храни!». Со всех вагонов слышалось громогласное, радостное «Ура!!!». Николай приободрился: его прошлое оставалось здесь, в неторопливом и родном Старицком уезде, а будущее, пусть и недолгое, пройдет теперь на фронте, в бою, среди таких же, как он, воинов.