Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

Обмолот длился еще месяц. За это время Катерина втянулась в работу: руки у нее огрубели, спину больше не ломило, как раньше. Солдатки, убедившись, что Катерина «своя», приводили новых солдаток, своих подруг, работа пошла быстрее.

В ноябре Катерина смолола зерно и выгодно продала муку армии – рассчиталась со своими работницами. На все работы теперь у нее была помощь – солдатки: они трепали лен, перевозили сено с лугов.

Вскоре пришло письмо от Николая, где он написал, что, как и ожидалось, служит на Балтийском флоте. Он не спрашивал Катерину об усадьбе и о том, как ведутся дела его, интересовался лишь ее здоровьем и маленьким Сашей.

А в начале декабря прилетела весть: Павел, которого отправили в инженерно-технический батальон 2-й армии на Восточный фронт, был убит в ноябре под Лодзью.

Татьяна Васильевна, которая и так корила себя, что не успела попрощаться с сыном, слегла. Не дожив до Рождества несколько дней, умерла.

Катерина, не дожидаясь указаний от Николая, в тот же день забрала Наташу и Никиту обратно в Берново: ближайшая родственница, старуха Юргенева в Подсосенье совсем выжила из ума, а Фриценька, целиком погрузившись в траур по Павлу, в Курово-Покровском детей видеть не желала.

От Александра писем все не было.

Шел 1917 год. Всю зиму, пока не начались работы в поле, шили.

Материал присылала жена тверского губернского предводителя Ироида Ивановна Менделеева, а Катерина вместе с другими солдатками мастерила теплые рубахи и кальсоны для солдат. За работой Катерина беспрестанно думала об Александре: а вдруг именно ему достанется эта рубашка? Писем от него не приходило с начала войны, как, впрочем, и похоронки. Но Катерина верила, что муж жив: если бы с ним случилось что-то плохое, она непременно почувствовала бы это, ведь они – одна плоть.

На Сретение Катерина вернулась из церкви с освященной водой и уселась помогать Агафье лепить из теста жаворонков – к скорому приходу весны. Весну вообще-то никто не ждал, ничего хорошего она не предвещала – снова тяжелая посевная и снова неизвестность. Жаворонков пекли для детей, чтобы порадовать их: не все же одни разговоры про войну и голод. С утра Агафья со своим «Кузьма-Демьян, матушка, помоги мне работать!» замесила тесто на талой воде. Пшеничной муки для жаворонков уже давно не осталось, решили испечь из ржаной.

И вот, дети, Наташа, Никита и Саша, сидели вместе со взрослыми вокруг стола и с серьезным видом помогали лепить угловатые фигурки птичек. В головки вставляли перчинки – получались глазки.

Агафья приговаривала:

Чу-виль, виль, виль, чу-виль, виль, виль, козел да баран на дыбушки стали, мои чувильки достали.

Катерина думала о своем сне. Накануне ей приснилось, что она получила письмо, написанное на черной бумаге белыми чернилами. Она пыталась разобрать, что в нем написано, но острые буквы путались, карабкались одна на другую, и Катерина никак не могла отделить одну от другой. Наконец она прочла слово «здесь» и проснулась. Этот сон мучил, смутное тревожное предчувствие охватило и не отпускало ее.

Агафья пожаловалась:

– Сахара год как не привозили. Продукты аж в десять раз дороже, чем в начале войны. Мыло теперь – девять рублей тридцать копеек!

– И все равно солдатки покупают и на фронт высылают, – сказала Катерина, подумав об Александре.

– Зачем воевать – все равно не победим, – ворчала Агафья. – Бабы говорят, что будет пришествие Антихриста, анчутки беспятого, свержение царств и бедствия народные. А еще говорят, что антихрист Вильгельм завоюет Россию и будет царствовать тридцать три года, после чего случится светопреставление.

Катерина, задумавшись, сказала:

– Ах, Агаша! Что ж ты в праздник! Мать моя всегда на Сретенье говорила: пришли Громницы, снимай рукавицы! Весна скоро.

Катерине вдруг вспомнился Николай, как однажды на первое ее Сретенье здесь, в усадьбе, вернулся из Старицы и привез всем, и ей тоже, расписные пряники и леденцы. Это случилось уже после поцелуя в кабинете, после ее бегства в Дмитрово. Догадалась, что он купил гостинцы всей прислуге только для того, чтобы не выделять ее, и что настоящий подарок предназначался именно ей. Боялась и избегала его, а тот пряник стал будто примирением между ними, посланием от Николая, которое могла понять только она. «Николай… где же он сейчас?» – подумала Катерина.

– Да, Громницы – предвестники весны. Скучаешь? – помолчав, вдруг спросила Агафья.

– По кому это? – Катерина испугалась, что Агафья читает ее мысли.

– По матери своей, – невозмутимо ответила Агафья, вытягивая клювик очередного мучного жаворонка.

– Ах, до того ли мне? – с облегчением сказала Катерина. – Я и сама теперь мать – вон их трое у меня теперь, все как родные. Да и не виделись мы с тех пор, как брата и отца схоронили. Только Глашка на ярмарку приезжала, так и свиделись. Еды им передала, спокойна теперь за них.

Тимофея Бочкова призвали в 1916-м. Убили сразу же, в первом бою. Катерина, как узнала, неделю разговаривать не могла – будто язык отнялся. Хоть и мало виделись с братом за последние годы, а все же не чужой, кровный, росли вместе. Федор так переживал потерю сына, что вусмерть напивался с горя: хоть спиртное и запретили, самогонки из картофельных очисток в деревне хватало. Дуська и уговаривала, и грозила, и била Федора, но отвадить и спасти его не удалось – замерз пьяный в снегу, не дошел до избы.

– Ох, горюшко-горе, – вздохнула Агафья. – А я, пока тебя не было, ужо сходила кур покормила: в Сретенье корми кур овсом – весной и летом будешь с яйцом.

– Да, правда, яйца нам не помешают, – порадовалась Катерина перемене разговора. – Хорошо хоть, не голодаем, все свое есть. Слава Богу за все. А как представлю, как в городах народ бедует, так сердце и занимается. А мы сыты и в тепле.

– Вон и весна будет поздняя – холодно и метет с утра. Как бы люди не померзли. В Твери, говорят, дров не хватает, – рассуждала Агафья.

Наташа подхватила:

Катерина молчала. Давно думала, не отправить ли пару подвод с дровами в Тверь, в госпиталь.

– А где Ермолай? Надо бы дорожки почистить, как ветер успокоится, – спохватилась Катерина.

– Опять пошел на почту, собака, – газету слушать. Говорят, в Петрограде бастуют из-за дороговизны. И в Твери тож. Вот уж ни одной новой газеты не пропустит. А потом стоит там, и шебуршит, и шебуршит с такими же, как он, балаболами.

Крестьяне, когда-то равнодушные к политике, с начала войны не пропускали ни одной газеты или листовки, появившейся в селе. Новости будоражили Берново.