Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

– Погода какая мерзкая сегодня… Радует одно – в тумане, может, и проскочим незаметно, – заговорил Николай.

– Не жар ли у тебя? Вид какой-то неважный, – забеспокоился Шакеев.

– Есть немного.

– Эх, сейчас бы тебе горячего чаю с лимоном.

– Ну, это для нас теперь предмет воспоминаний.

– Если только Колчак нам посылку вдруг с Черного моря пришлет? Чем черт не шутит? – подмигнул Шакеев.

– Скажешь тоже! Александр Васильевич сейчас, может, стоит на мостике, а там тепло, хорошо, пальмы на берегу, и вспоминает тебя, Шакеев, какой ты был дурак! – расхохотался Николай.

Шакеев засмеялся в ответ: Колчак и правда разок назвал его дураком, но совсем беззлобно, удивляясь наивности мичмана.

Усилившийся норд-вест принес с собой дождевые заряды. Волнение нарастало. Миноноска шла медленно, уваливаясь влево, и рулевому постоянно приходилось выправлять курс. Тяжелая балтийская вода заливала бак, с шипением уходя в шпигаты.

Показался остров Вормси. Постояв на мостике, Николай понял, что вконец продрог, и решил вернуться в тепло кают-компании.

Матросы, неспешно переговариваясь, курили неподалеку от кают-компании. Один, высокий, усатый, говорил:

– Устал я воевать. По первости по дому тосковал, а потом привык. А теперь – пусто, ничего на сердце нету: ни домой не хочу, ни смерти не боюсь – устал.

Другой, тоже высокий, с красным обветренным лицом, хриплым голосом отвечал:

– Не знаю, что после войны делать буду. Здесь ты ровно ребенок малый, что скажут, то и выполняй. И думать ни о чем не надо – не твоя забота: что я – то Илья, что Евсей – то все.

– Отставить разговоры, – устало прервал их Николай и двинулся дальше. «Если бы вы знали, как я устал, не меньше вашего, ребята! Но распускаться нельзя ни на минуту», – подумал Николай.

Вернувшись в кают-компанию, налил себе стакан обжигающего чая. Рафинада не выдавали уже несколько месяцев. Эх, сейчас бы медку! Николай вспомнил о Колчаке и лимоне и мысленно улыбнулся: ох, Шакеев, растравил же душу! Несколько офицеров-сослуживцев – беседовали, сидя за столом. Инженер-механик старший лейтенант Розенгрен как всегда шутил, разряжая нервозную обстановку.

Внезапно откуда-то сбоку послышался грохот. Электричество погасло. Корабль содрогнулся, хрустальная люстра взметнулась, ударилась несколько раз об потолок, обсыпав стеклом упавших на пол офицеров. Следом донесся зловещий рев разрывающегося на части металла.

– Торпеда! – закричал кто-то.

Офицеры бросились наружу, но двери кают-компании основательно заклинило.

«Вот и смерть моя пришла», – с горечью подумал Николай.

Матросы, которые только что курили неподалеку от кают-компании, схватили кувалды и стали разбивать двери.

«Спасибо, братушки», – шептал Николай.

Выбравшись наружу, Николай почувствовал облегчение: захлебнуться и остаться погребенным в запертой коробке – ну уж нет, лучше пулю. Но сейчас при нем не было ни пистолета, ни кортика – не полагалось. И вот, по колено в холодной воде, Николай почувствовал, что палуба кренится и неумолимо надвигается прямо на него. Вдалеке на мостике махал руками Шакеев, подавая сигналы на «Украйну». Николай упал, что-то бахнуло несколько раз. «Снаряды», – успел подумать он, и тут же что-то взвизгнуло рядом и больно пронзило его бедро: будто какое-то невидимое чудище вцепилось в него острыми зубами, пытаясь выгрызть и сожрать кусок плоти. Одновременно раздался страшный скрежет. Оглянувшись, Николай увидел, как корма, зияя безобразной черной дырой с оборванными краями, отделившись и поднявшись вертикально, стремительно погружалась в воду. Через секунду и нос корабля, на котором был Николай, стал быстро тонуть.

Холодная вода забралась под одежду, омыла, как покойника, но одновременно обожгла и вернула рассудок. Сердце заколотилось, забилось частой дробью.

«Надо всплыть», – пульсировало в голове, но ботинки, заполненные водой, намокшая тяжелая форма тянули вниз: не сопротивляйся, все закончится, никаких страданий, лишь тишина и вечность… Раненая нога немела. «Я займусь этим позже», – подумал он и стал освобождаться от ботинок, погружаясь все ниже и ниже.

Вспомнил слова матери: «Бейся, как волк, как настоящий Вольф, и скорее возвращайся домой!»

«Бьюсь, мама, бьюсь!» – мысленно ответил он покойнице.

Глотая воду, Николай взмолился: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!»

Наконец, уже почти без сознания, он смог вынырнуть на поверхность. Жадно глотая воздух, давясь им, кашляя, осмотрелся.

В черной траурной воде плавали обломки миноносца: деревянные доски, решетки, койки. Оставшийся в живых экипаж из последних сил старался зацепиться за них. Мертвые тела тех, кого стихия вытолкнула на поверхность, качались на волнах рядом с пока еще живыми людьми.

Николай понимал, что сейчас «Украйна» – идеальная мишень для подлодки и что капитан колебался: спасать оставшийся от «Казанца» экипаж или как можно скорее уходить под берег, укрываясь от немецкой подводной лодки. Судя по доносящимся с попутным ветром крикам, среди экипажа «Украйны» была паника.

Николаю удалось зацепиться за пробковый жилет, оказавшийся рядом. Он поискал глазами Шакеева, но его не было. Холодная вода обжигала. Выдернув свой ремень, Николай сделал петлю, надел ее на ногу и перетянул бедро. Сознание мутилось. Он уже не понимал, сколько времени прошло с момента взрыва и крушения «Казанца». На «Украйне» все медлили.

«Ну что ж, замерзнуть и заснуть – не самая худшая смерть». Николаю вспомнилось, как уже замерзал однажды, когда лошадь сбросила во время погони за зайцем. Тогда решил, что будет добиваться Катерины. Катерина… Как далеко она была сейчас… Мысль о ней согрела, он что есть силы заработал ногами, закричал и вдруг почувствовал, как чьи-то руки поднимали его, как кто-то срезал одежду, растирал его окоченевшее тело. Кто-то протянул кружку горячего чая со спиртом. «Спасен!» – было последней мыслью, и он потерял сознание.

В дверь постучали. Николай проснулся – нет, не сон: он по-прежнему был в Бернове, у себя в кабинете. Дома. Он подумал о Шакееве: «Как странно. Друг погиб, а вспоминается почему-то бессмысленный разговор, сахар, лимоны».

В кабинет заглянул Петр Петрович. Николай приподнялся – и они по-дружески обнялись. Во время войны не переписывались, но и не теряли друг друга из виду через близких людей.

– Ну, здравствуйте, с возвращением, Николай Иванович!

– С-спасибо, рад встрече, Петр Петрович!

Николай знал, что в 1916-м Петр Петрович и Вера мужем и женой вернулись в Берново и открыли лазарет для легкораненых: старицкий лазарет в богадельне Вершинского уже не справлялся.

Старуха Юргенева Веру с мужем не приняла – не могла простить дочери, что та вышла замуж за простого, да еще и за Петьку, их безродного неблагодарного выкормыша. Молодым пришлось поселиться прямо в больнице, в одной из палат, которую, впрочем, они неплохо стараниями Веры и Катерины обжили. Петр Петрович внимательно рассматривал Николая, но не решался сразу приступать к врачебному осмотру, как только что умоляла его сделать Катерина.