Валерий Туринов - На краю государевой земли

— Ну ты вспомнил про что! — удивился Федька. — Вот — глянь! — торопливо вытащил он из-за пазухи крестик: уж это-то пусть «Кузнец» не шьет ему.

— Кха, кха! — кашлянул Онуфрий, взмахнул кружкой. — Все ясно! Пей!

Он припал к бражке, выпил, подтер мокрые усы ладошкой и шумно вздохнул, расплылся добродушной улыбкой.

Онуфрий характером был мягок, и не по своей воле оказался он первым воеводой на Амуре. Ему бы заняться каким-нибудь ремеслом, и он копался бы день-деньской и был бы всем доволен. А так приходится только воевать и воевать, и жизнь свою ухлопать на это, не его дело…

— Ты, Петр, возьмешь с собой 50 человек из своих, остальные останутся здесь… А тебе, Федор, хватит и двадцати.

Федька обиделся, но смолчал: ему и эти-то не нужны были.

— И еще вот что, мужики, — продолжил дальше Онуфрий, — скажите казакам, чтобы сюда не возвращались. Видите, как тут с хлебом и порохом. Я и сам подумываю: не уйти ли отсюда… Федор, проводишь его до Урки, — показал он на Бекетова, — и иди на Аргунь… Баба твоя подождет тебя еще годик…

Всем войском Степанов еще шел с ними до Джеи. А уже с Джеи Бекетов и Пущин ушли на день Марии Магдалины со своими отрядами вверх по Амуру. А в это же самое время, за какие-то всего четыре дня до этого, из далекого Енисейска, наконец-то, выступила большая царская рать в 600 человек походом на Амур, на соединение со Степановым. Ее повел енисейский воевода Афанасий Пашков, на 200 дощаниках, с пушками, огромным запасом хлеба, пороха и свинца. Суда двинулись вверх по Ангаре, чтобы, как было задумано Пашковым, в устье Илима разделиться на два каравана. Одному из них, с основными запасами, предстояло идти кружным, но надежным путем через Илимский волок, затем по Лене и Олёкме, перевалить через Тугирский волок и по Урке спуститься на Амур. Сам же Пашков пошел с войском дорогой Бекетова, через Байкал, туда, к его Нерчинскому острогу. Увозил с собой крутой енисейский воевода в Нерчинск, в ссылку по государеву указу, и знаменитого московского протопопа Аввакума со всем его семейством, первого забайкальского ссыльного. К Нерчинску, сожженному, к его останкам, Пашков добрался только в начале следующего лета. К тому времени Степанова уже не было на Амуре. Судьба его войска была печальной. Онуфрий не осмелился покинуть Амур без царского указа на то. Через месяц, после того как Бекетов и Пущин ушли от него, он двинулся на поиски хлеба, сплыл по Амуру на Шингал и пошел вверх по нему еще выше, чем они ходили в прошлые года. И там он столкнулся с сильным маньжурским войском. Сам он был убит на бою, а его войско рассеяно. Часть казаков, кому удалось уйти с Шингала, сплыли в низовья Амура и где-то затерялись на бескрайних таежных просторах…

Бекетов простился с Федькой в устье Урки и пошел вверх по ней. Федька же задержался там со своими казаками, проторчал сутки, споря с ними из-за того, что казаки отказались идти без хлеба служить на Аргунь. Федька, для вида, поругался с ними, затем плюнул тоже на Аргунь, хотя и знал, что услышит в Якутске от воеводы. Запальные речи будут, все равно будут, хоть бы поставил он там острог или не поставил. Лодыжинский найдет к чему придраться.

И они пошли на дощанике бечевой вверх по Урке на Тугирский волок, вдогон за Бекетовым. Стоял уже конец августа, время у них было в обрез, дай бог, хотя бы проскочить на Олёкме пороги по высокой осенней воде.

До Тугирского волока они добралась к середине сентября и только там нагнали Бекетова. В горах уже стояла поздняя осень. По дороге, когда они тащили бечевой дощаник, Сёмка Чистый, их толмач, сорвался с берега и ухнул в холодную осеннюю воду. Сгоряча, как был распаренным, он еще таскал в тот день с казаками бечеву, а ночью слег с сильным жаром… Они довезли его до Тугирского зимовья, он был уже в горячке, часто бредил и все вспоминал свои былые походы по этим местам.

— С Ванькой-то, Москвитиным, я ходил впервой по тем рекам, что текут на Ламу…

— Сволочь он, твой Ванька Москвитян, оказался! — проворчал Федька себе под нос, но так, чтобы не слышал толмач.

— За то и Поярков взял меня сюда, на Мамур, — бормотал Сёмка. — Вот теперь я сошел с тобой на низ, — глянул он на Федьку, шепча сухими воспаленными губами, — где Поярков ходил…

Бекетов, ввалившийся в это время в избушку, где остановился Федька, стал успокаивать толмача: «Ну, ты еще придешь сюда! И не раз!»…

— А что ты зачастил-то сюда? — спросил Федька Сёмку.

— Не знаю, — тяжело задышав, ответил тот. — Но тянет, тянет… А что — не ведомо! Вот здесь только и живу… Поярков-то ходил тут шибко злым. С норовом мужик, не чета вам… Люто погулял! Ярофейка не уступал тоже ни в чем ему…

Гринька принес толмачу чашку парного мяса, из косули, подстреленной вот только что казаками. Но Сёмка отрицательно покачал головой.

Бекетов заворчал на него:

— Ты пожри! Не то тащить не будем! Оставим здесь, в зимовье, со сторожами!

Федька же, вспомнив о казне Хабарова, отошел от постели толмача к сторожам, стал допытываться у них: «Где Ярофейка спрятал порох-то?»

Сторожами в зимовье жили три казака. Зиновьев оставил на волоке десятерых. Но пятеро из них вскоре сбежали в Якутск от нужды, а двое пошли как-то на охоту, на сохатого, и сгинули в тайге, уже полгода как прошло…

— Ни слуху! — почесал затылок Алешка, молодой казак, с голубыми глазами. Он пришел в Сибирь охочим откуда-то из-за Камня, сначала в Тобольск, потом очутился в Якутске, и вот торчит теперь уже два года на волоке. Но он не унывал и был доволен всем, что ни день, то бегал в горы и охотился на косуль. — Я обшарил всю тайгу, в двух днищах отсюда, и ни следа… Шайтаны тут водятся! Может, они в уговоре с ними? Ха-ха-ха! — прыснул он заразительным детским смехом так, что даже заулыбались пожилые озверевшие от походов казаки.

В это время к лежаку толмача бочком подошел Акарка и быстро сунул в руку Сёмке какой-то камушек, да такой горячий, что Сёмка невольно вскрикнул:

— Ах ты, болван тунгусский!

Он швырнул камушек на землю, покраснел, дернулся, пытаясь вскочить с лежака, чтобы проучить нахала, к тому же добродушно ухмыляющегося прямо ему в лицо.

Акарке же вот это и надо было. Он проворно отскочил от лежака, рассчитывая, что Сёмка бросится за ним вдогонку, забудет все свои хвори…

Но Сёмка, сделав отчаянное усилие, чтобы подняться, опять повалился на лежак.

Акарка подскочил обратно к нему.

— Пошто не бежал! Курмес, однако, тута! — горячо затараторил он, показал на лежак, на котором валялся Сёмка. — Бежать, шибко бежать! Лежать — однако, тебя нет!

— Да отстань ты! — отмахнулся Сёмка от него. — Мамур держит! Знать, тут остаться суждено, — страдальчески промолвил он. — А ты со своими курмесами!.. Мне не до них, итак хватает боли…