Владимир Короткевич - Предыстория

«Любимая, я никогда еще не любил тебя так. Уйдут народы, погаснут звезды, но вечно будут жить наши сердца. Вон наша березка стоит, блестя влажными листьями. Она живет, она вырастет в большое дерево. Разве может мне быть теперь страшна эта глупейшая дуэль, разве может мне быть страшным вообще что-нибудь. Нет, мне ничего не страшно, нет, прекрасна жизнь на земле, моя любимая».

Он бы еще долго шептал бессвязные слова, если бы его не привел в чувства стук дождевых капель, забарабанивших по листве. Тогда он огляделся, листья блестели от воды, жадно пила молодая трава, открыв огромные, жадные, как у молодых воробьев, клювики. Зеркало пруда невдалеке сломалось, побежало мелкой рябью, и небо уже не могло смотреться в него, по аллее уже текли струйки воды и вздымались от резких отвесных капель частые фонтанчики, низенькие и острые. Ян посмотрел еще раз на дом и припустился бежать по аллее. Под деревом, где было почти сухо, остановился и опять посмотрел на дом. Его не было видно, струи дождя хлестали по сирени, а Яну все казалось, что вдали исчезает ее белое платье.

А дождь разошелся вовсю, он лил потоками, омытая сирень благоухала как букет и все живое в парке жадно пило-пило-пило теплую воду, лившуюся в таком изобилии.

Ян пришел домой весь мокрый и счастливый как никогда. Дождь прекратился на короткое мгновение, но потом забушевал с новой силой, когда Ян уже входил в комнату. Он с сожалением увидел, что с него текло как с гуся и на полу образовались потеки. «Завтра я уеду тайно, и значит, Анжелике придется убирать самой. Плохо выходит».

Он наскоро переоделся, положил на стол у постели несколько листов бумаги, придвинул чернила и сел к столу. Он хотел написать ей, но все это выходило так фальшиво, так ненужно, так непохоже на то, чудесное. Он встал и подошел к окну. За ним бушевал дождь, неслись длинные струи воды, падали на черную вскопанную землю. Из водосточной трубы, прямо из пасти дракона на ее конце лилась с гулом желтая молодая вода и падала в кадку, а через ее переполненные края лилась на землю. У самой стены дома образовалась от капель ложбинка, и в ней были видны белые камешки. Ян опять посмотрел в кадку и вспомнил, что там жила лягушка, невесть как туда попавшая. На дне было мало воды. Должно быть, солоно ей пришлось, пока не полил дождь. Теперь вода переполнила кадку, и лягушка уже, конечно, выбралась на волю.

Яну все казалось родным, близким и тоже счастливым: и дом, и корешки книг, и сад, и струи воды, и лягушка, которая теперь свободна и прыгает где-нибудь по аллее. Он едва не расплакался от умиления. Все кругом улыбалось ему, и он тщательно искал, что бы это сделать хорошего и кому. Но кругом все спали, он тоже, как в полудреме, облокотился на подоконник и, радостный, стал смотреть в заплаканные окна. В голове у него стоял розовый туман, и он шептал что-то о неожиданно пришедшей первой любви. За окном падали потоки дождя, хлопала где-то отскочившая ставня, и музыка дождевых капель все сильнее и сильнее овладевала сердцем.

Любимая! Любимая!

Он стоял так довольно долго, потом вспомнил, что Паличка советовал ему хорошенько выспаться, но понял, что теперь это не удастся. Вспомнились слова Шуберта, и сейчас они прозвучали тревожно.

«А пойдет ли она с вами?»

Конечно, пойдет, сам себе ответил Ян и радостно засмеялся. Ему даже показалось странным, что Шуберт так говорил. Конечно же, конечно, она пойдет с ним, она будет с ним. И он в сердцах погрозил худому и высокому коричневому тому на полке, который сейчас почему-то олицетворял Шуберта.

Люди всего интереснее, когда они наедине сами с собой. Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в комнату Яна — он наверное принял бы его за сумасшедшего. Ян то стоял, блаженно улыбаясь, то расхаживал по комнате, хмуря брови и грозя кому-то кулаком, то брал что-то невидимое в воздухе и нюхал, то шептал что-то, и при этом его лицо вдохновенно сияло. Он грезил, он галлюцинировал наяву.

Потом он уселся за стол, вывел крупными буквами «Завещание» и начал что-то писать, изредка встряхивая головой, чтобы убрать мешавшие волосы.

Он писал такую грустную вещь, а лицо его между тем не хотело успокоиться. Он улыбался, подмигивал, грозил куда-то пальцем и опять писал. Какая-то крошечная частица его мозга писала сейчас, а другая ушла и смеялась в новом мире страстей и чувств. Вряд ли он сам сознавал с полной ясностью, что сейчас делает. Он только изредка обращал внимание на бумагу, стучал кулаком по столу и тут же опять улыбался. В голове его вставали приятные и неприятные картины, сценки, обрывки воспоминаний, просто мысли и мечты о будущем. Они боролись, но приятных было гораздо больше, они беспощадно изгнали все ядовитые слова Шуберта и затопили собой все. Как раз к этому моменту завещание было закончено.

В это время пробило полчетвертого. «Боже, что я наделал? А советы Палички?» — подумал он. Он оставил перо и только тут почувствовал, как устал. Быстро раздевшись, он бросился на постель под холодную простыню и, ежась от прохлады, тихо и радостно засмеялся чему-то.

Спал он так же беспокойно, как и писал. Лицо его хмурилось по временам, он вздрагивал и открывал глаза, а потом глубже зарывал голову в подушки и, успев сообразить, что до утра еще далеко, опять засыпал. Только около пяти утра он заснул, наконец, тяжелым и крепким молодым сном.

Ему казалось, что он не успел поспать и пяти минут, когда его разбудили. Еще ничего не понимая, он приподнялся, сказал: «Сейчас, сейчас», — и улегся опять. Его потрясли сильнее и он, не открывая глаз, сказал совершенно осмысленно (это была его маленькая хитрость): «Я решил встать на час позднее, это никому не принесет вреда». Но кто-то был неумолим, Ян медленно выполз из облака сна и увидел Анжелику со свечкой.

— Пан, там вас спрашивают двое.

— Проси, — ответил он.

Анжелика ушла. Через некоторое время скрипнула дверь, и он увидел два лица: невыспавшееся и скорбное лицо Марчинского и улыбающуюся рожу румяного Палички.

— Ну, — сказал Паличка тоном доктора у постели больного, — как мы себя чувствуем?

— Да вот ничего. Кажется, немного побаливает голова.

— Плохо, идите примите ванну, потом хорошенько позавтракайте. Кстати, дайте и нам немного. У меня по утрам хороший аппетит.

— Капельку вина, — добавил Марчинский скучным тоном.

— Ну, ну, — сказал Паличка, — с утра хлестать. Вы видите, что он страдает. Ему дайте немного, а сами не пейте, ежели не чувствуете, что вам надо.