Владимир Короткевич - Предыстория

Марчинский встрепенулся, подал Яну руку и стал говорить о том, какой он честный малый и как глупо ему погибать: «Ведь вы понять должны, что эти собаки вас убьют. Вам жить надо. Я чуть-чуть старше вас, но я пьяница, я никуда не годный человек, а вас я прошу уезжать поскорее. Я не вижу пути, оттого и пью, а вы его найдете».

Поблагодарив его и Паличку и все же твердо решив не ехать, Ян стал вылезать из кареты.

— Подождите-ка, — сказал Паличка. — Вот возьмите-ка мой адресок на всякий случай — как говорил всем мой знакомый, врач по венерическим болезням.

И, засмеявшись, Паличка захлопнул дверцу кареты. В следующий миг карета покатилась по улице и исчезла за поворотом.

Ян спрятал адрес в карман. Потом медленно пошел по тропинке к дому.

«Нет, он не убежит. Зачем ему бежать, разве он преступник? Зачем это нужно? Ведь есть же в мире справедливость!»

Когда он ступил на порог, Анжелика встретила его с тревогой, но увидев, что идет один, успокоилась и подала ему два письма. Одно было от Нисы, другое написано неизвестной рукой.

Ян прошел в комнату, попросил поесть у Анжелики, и когда она принесла ему завтрак, сел за стол с письмами в руке. Сначала от Нисы. Он распечатал розовый конверт и вытащил листок сероватой, очень гладкой и блестящей бумаги. Листок пахнул чем-то незнакомым и волнующе сладким. У Яна шевельнулось сердце каким-то странным чувством, даже не любовью, а невероятным чувством близости, ласковым до слез. Он помедлил немного и развернул листок. Глаза его побежали по черным, детским строчкам.

Ниса писала: «Дорогой мой, любимый. Я теперь уже не стесняюсь называть тебя так. Ты мой, понял, ты мой навсегда. Я молилась Мадонне, ты не можешь быть убит или ранен. Но я прошу тебя уехать на время из города. Это необходимо. Вчера я спросила у отца, что может случиться, если ты убьешь Рингенау на дуэли. Он ответил, он очень жестоко ответил, я не могу сказать тебе этого. Он говорит, что тебе как славянину грозит в случае благоприятного для тебя исхода тюрьма и ссылка, если ты не догадаешься бежать, пока это дело не уляжется. Я сделаю все для тебя, мой любимый, но теперь беги, беги без оглядки, пока они не схватили тебя. Слышишь, я прошу, я требую, чтобы ты бежал. Не отвечай мне, отец очень зол, что ты поднял руку на отпрыска знатного рода. Любимый, беги. Я не хочу, чтобы ты умер или вернулся ко мне стариком. Я люблю тебя, я хочу тебя. Ты умный, добрый, ты послушный мальчик. Беги».

Подписи под письмом не было. Ян задумался. Он встал и начал пить вино прямо из графина. Ему было больно уходить, очень больно, он любил ее. Полупьяный от волнения, не от вина, нет — он прижался лицом к ее письму на столе и начал шептать какие-то ласковые слова. Потом приподнялся, твердо сжал губы и сказал: «Милая, я уйду, но мне мне оч-чень, о-о-ч-чень тяжело. Что же делать, я уйду, раз ты меня просишь, я уйду, хорошо. Ниса, Нисочка, что же мне теперь без тебя делать?»

Он распечатал второе письмо, тоже без подписи, по нему бежали короткие кривые строчки, загибающиеся в конце вниз.

«Вы меня не знаете, да и не нужно знать. Я студент нашего университета. Теперь вы, конечно, уже не можете помочь, вам нужно самому бежать, как я знаю, но помогите ему хоть продуктами. Дело вот в чем. Вашего друга Багу вчера арестовали за дебош на улице (он искалечил одного филера и избил другого), а на самом деле за то, что оказал помощь вдове мятежника, у которой умер ребенок. Она улизнула из их лап, и они закатили Вольдемару полтора месяца тюрьмы».

Ян встал и, как мертвый, упал на кровать. Что же это? Багу-то за что, за что его, простого, милого, доброго человека. Что же это за страна, что же это за угнетение. Боже, боже. К черту. Что же Бог, за чем же он смотрит? Сволочи, идиоты. Пусть его гонят, пусть, но Багу за что? Бага, Бага! Нет, в такой стране все может случиться. Могут и его схватить, хватит у них наглости и на это. Тут говорят о свободе личности. Нет ее, нет, нет и нет. Нет, бежать отсюда, пока цел. Взяли Багу, могут и его. Ни за что! Эх, люди, люди — свиньи. А Бага, милый Бага в тюрьме, Бага, такой веселый, такой честный, сидит за решеткой.

Ян схватил письмо и бросился на теткину половину.

— Тетя, я уезжаю! — Она в тревоге поднялась с кресла. У нее удивленно открылись глаза:

— Куда? Зачем?

— Еду. Куда — не знаю. Вы помните, я уже давно говорил вам о намерении проехать по стране.

— Ян, мальчик мой. Я вижу — тут что-то не так. Но что же это, что? Скажи, не лги.

Ян низко опустил голову. Она продолжала:

— Ян, я требую от тебя честного признания. Тебе что-то грозит?

— Да, тетя, — с трудом ответил Ян, — дело в том, что я убил… нет, не убил, а смертельно ранил на дуэли сегодня утром Гая фон Рингенау.

Тетка вскрикнула и без сил опустилась в кресло. Она ловила ртом воздух.

Ян кинулся к ней на помощь. Но она справилась с собой и ответила:

— Не надо. Но почему это? Ведь ты был всегда тихим, миролюбивым мальчиком.

— Да, я миролюбивый, — упрямо наклонив голову, ответил Ян, — но сейчас я не жалею, что я ранил его, а жалею, что не убил. Этим сволочам вольно смеяться над человеком, над его национальностью, задирать на балу, когда ты мирно танцуешь со своей любимой девушкой. Они считают, что им все дозволено. Они заразили чахоткой Шуберта, взяли в тюрьму Багу, хотели убить меня — эти солдафоны. И жаль, жаль, тысячу раз жаль, что не убил этого бурбона. Чему же вы меня учили, тетя? Ведь не все благополучно в мире, теперь с меня как маску сняли. За два дня я увидел много несправедливого, так много! Почему вы скрывали это от меня? У нас много плохих людей, верно?

— Да, мой мальчик, — сказала тетка, — много. Много, но не все. И много хороших и среди нас, и среди них. Но ты скорей уходи, не задерживайся.

— Тетя, — прервал ее Ян, — вот письмо. Окажите помощь Баге.

— Баге, зачем Баге? Это твоему другу?

— Да. Они запрятали его в тюрьму, держат за решеткой, его, вы понимаете… его. Вот письмо.

— Боже, боже мой, какой ужас! Мадонна, помоги ему и нам. Да, да, я буду ему помогать. А ты беги и собирайся, возьми у соседей Струнку. Они ее хотели продать, я заплачу за нее. Она выносливая и красивая кобылка. Анжелика! Анжелика! Собери ему вещи, все что нужно на месяц-полтора. Денег, денег побольше. И скорее. И ты, Ян, собери в маленький чемоданчик все. Боже, боже, и Багу, и его. Дети, дети, что с вами творится.

Когда Ян выходил, Анжелика поймала его за рукав и спросила, в чем дело. Ян наклонился и, взяв ее старые сухие руки, прижался к ее лицу, милому, знакомому до последней морщинки.

— Бабуся моя. Ничего особого. Я должен скрыться. Я ранил на дуэли аристократа. Теперь он уже, должно быть, умер.

Анжелика ахнула и засуетилась по дому.

А Ян вошел в комнату и присел, будто прощаясь. Все, все знакомо. Отцвело его детство в ней, и вот он должен уехать. Он решительно схватил чемодан, запихнул в него почти законченную работу, несколько книг, подумал и сунул туда же томик Альбрехта Бэра, взял еще кое-что из родных, ненужных, но близких вещей, закрыл чемодан и опять сел, задумался. Ему было о чем подумать, и когда он встал — Струнка, уже навьюченная, перебирала копытами во дворе и, застоявшись, рвала узду с перекладины коновязи. Он вышел с чемоданчиком из дому. Оглядел со вздохом фасад с белыми колоннами, цветущий куст сирени, под которым он с таким волнением стоял вчера утром, и пошел к Струнке, где уже ждали его тетка и Анжелика. Ян поцеловал обеих, вскочил на коня, но потом раздумал и снова слез. Он гладил тетку по голове, целовал Анжелику в старые морщинистые, мягкие щеки. Он видел, что обе с трудом удерживаются от слез, и ему стало до боли грустно покидать тетку. Старая, больная, вечно курящая, добрая, несмотря на сухость. Об Анжелике и говорить не приходилось. Ее руки заменяли ему руки матери, он часто целовал их, эти рабочие руки, когда был ребенком. И Яну стало страшно больно, и в то же время злоба пронзила его сердце, злоба на тех, из-за кого он должен бежать отсюда. Они все могли сделать, он теперь верил в это, раз они взяли Багу. Ян поцеловал тетку и Анжелику еще раз и вскочил в седло. Отъехав немного, он обернулся. Они обе стояли и плакали у забора. Тогда он погрозил им пальцем и сам вытер глаза. Тетка грустно улыбнулась, а Анжелика заплакала еще пуще.