Владимир Короткевич - Предыстория

— Слава богу, слава богу!

Фокс и остальные «пакканы» осадили возле него коней.

— Кто такой?

— Гартман, путешественник.

— Руки, — гаркнул Фокс, — руки сюда.

Ян понял, чего от него требуют, и протянул вперед руки. Одного взгляда на них было достаточно Фоксу, чтобы увидеть, что этот человек не занимается физическим трудом: пальцы белые и тонкие. Тогда Фокс уже спросил:

— Что тут произошло?

— На меня напали. Вы гнались за человеком, стреляли, и я испугался, решил пересидеть здесь погоню. А он вдруг выскочил из кустов, лошадь хотел забрать у меня. Я отбивался, кричал, а он, услышав, что вы приближаетесь, бросился бежать…

— Куда! Куда! Дурацкая морда…

— Но, но — я дворянин, и это вам может не пройти даром…

— Извините. Куда он побежал? Ради бога, скорее. Это опасный преступник.

— Он? Он побежал кустами и спустился в ров. Теперь он уже скрылся из вида.

Фокс окинул его глазами: обычный бедный дворянчик, разжившийся на каком-нибудь мошенничестве и сейчас «путешествующий», не зная, как это делают порядочные люди. Трусоватый малый. Он не любил белоручек.

Он подождал, пока подоспеют двое оставшихся «пакканов», и тогда, махнув рукою в направлении рва, крикнул:

— За мной! Теперь он от нас не уйдет.

Когда цокот жандармских коней замер в овраге, Ян осмотрелся и позвал тревожно:

— Эй, ты, вылазь!

Зашевелилась куча хвороста невдалеке, и из-под нее выполз задом изодранный и измученный Ян Коса. Он удивленно посмотрел на Яна и свалился без чувств: потрясения этого дня сделали свое дело. Тогда Ян подвел Струнку, поднял его тяжелое, обмякшее тело, подбросил и положил на седло впереди, вскочил сам и, не теряя ни минуты, погнал коня к лесу. Они пронеслись по дороге и исчезли в чаще леса, свернули на тропу, почти незаметную с дороги, и остановились только тогда, когда перешли несколько ручьев и были уверены, что никто их не обнаружит. Чаща была густой, на откосе стояли огромные ели, обросшие мхом, их мертвые нижние ветви в серо-зеленой парше мха торчали в стороны, как огромные сухие руки.

Мох покрывал землю так глубоко, что в нем тонула нога. Вековечная тишина царила в первобытном лесу, и, как бы подчеркивая его, звучал изредка голос какой-то странной птицы: «Кать! Кать!» Ян удовлетворенно осмотрелся, опустил казавшееся безжизненным тело, развьючил Струнку и привязал к дереву у ручья, где можно было найти немного травы. Потом он принес воды и плеснул на лицо Косы. Тот по-прежнему лежал неподвижно. Ян вынул из сумки флягу с вином и, с трудом разжав зубы, влил глоток в рот, с облегчением заметив, что у того вздрогнули ресницы. Ян вспомнил, каким голосом он кричал на него, как хотел выдать, но вдруг изменив решение, прошептал, закидывая хворостом: «Лежи! Говорю — не выдам. Но потом я с тобой рассчитаюсь», — и ему стало стыдно.

В тот самый час, когда разъяренные «пакканы» ни с чем возвращались в лощину, намереваясь содрать шкуру с лгуна, направившего их на неверный путь, и Фокс погонял коня, с наслаждением предвкушая месть, в тот самый час в лесу творилось следующее.

Очухавшийся уже Ян Коса сидел на обомшелом пне и с удивлением смотрел на Яна, хлопотавшего у вьюков. Ему было не по себе при виде человека, который его спас, несмотря на то, что он, Коса, покушался его убить.

У Косы вспыхивали жадными огнями глаза, когда он видел припасы, которые Ян раскладывал на свой пропахший за день лошадиным потом плащ.

Он не видел их за все время сидения в Золане, а некоторые не пробовал никогда в жизни и поэтому, когда Ян позвал его, набросился на еду с жадностью голодного волка. Он охмелел от свободы и сытной еды и глядел на мир блестящими, но осоловелыми глазами. Он ел, глотал, жевал, давился, виновато посматривая на сотрапезника, но тот успокоительно кивал ему, и Коса снова принимался за еду. Ему очень понравилась икра, он слышал, что ее привозят из дальних русских краев, но никогда не пробовал, и теперь ел, глотая слюну и радуясь с каждым ломтем хлеба, что в банке еще много. Однако съев половину большой банки, с сожалением оставил ее и принялся за услужливо подсунутый паштет в жестянке.

Сытый и благодарный, он опустился на мох у «стола» и, вспомнив вдруг о давешней привычке, о которой думать позабыл в Золане, попросил закурить.

Ян дал ему сигару из своего запаса (держал их, хотя сам курил редко и только во время работы), и Коса блаженно задымил, неумело держа сигару между средним и безымянным пальцем. Некоторое время, пока Ян не убрал припасы во вьюк, царило напряженное молчание. Потом Коса сказал:

— Прости, браток. Я уж просто озверел: думал, схватят — опять будут мучить, загонять иголки под ногти, казнят.

— Ничего, — ответил Ян, — все хорошо, что хорошо кончается. Теперь ты выбрался из их лап или еще нет?

— Вряд ли, панок. Они поставят на ноги всю стражу. Но во всяком случае, я сейчас могу немного передохнуть. Теперь я уверен, что они меня словят не скоро.

— А кстати, что ты сделал такое, что тебя засадили в Золан? Почту ограбил, или что?

— Плохо ты думаешь обо мне, — сумрачно сказал Ян. — Я зарезал на своем веку шесть десятков этих сволочей, даже больше. Я палил маентки, я бандит. Спасибо тебе… вам, за все, но я вас не собираюсь подвергать опасности. Лучше будет, если вы не со мной.

— Так ты мститель, да? Но почему ты вдруг бросил работу в поле?

— Тяжело, брат, — уклончиво ответил Ян. — Мы далеко от столицы, но теперь и в наши леса они уже запустили лапы. Эти скоты сушат болота, кладут гати, вырубают леса, напугали все зверье. Нам нужны, конечно, и дороги, и гати, и лучше бы у нас совсем не было болот, но если по дорогам увозят наше добро, а взамен везут целые возы с плетками, то — слуга покорный. Сухая земля нам тоже нужна, но нас оттесняют все глубже в болота. Весь Жинский край теперь у них в лапах, а мы любим свободу и уходим в Боровинские пущи от еще худших бед. Сколько они пролили крови, сколько разлучили семей, сколько народу продали в рабство. Мы — смирный, тихий народ, нас можно гнуть, как проволоку, но если эту проволоку сгибать постоянно, то она сломается, а может и ударить обидчика в глаз. Словом, к чертовой матери, извините. Ничего, когда-нибудь они получат. Оставим только добрых, вроде вас. А остальным выпустим кишки. Грабят песьеголовцы — все эти Нервы, Рингенау, Штайницы, Лёве, грабят денежные мешки, вроде Зверыяды, Гартмана, Мануса, Джонса. Мало того, грабят и наши продажные шкуры, наши богачи — всех на одну осину — наши Милковичи, Бущеки, Поповы. А наш Замойский, этот выскочка-граф. Вы сегодня целый день ехали по его поместьям. Дома у дороги богатые, но там живут его гайдуки. Кто посмеет сказать после этого, что у ясновельможного графа люди живут хуже скотины? А крестьяне живут в халупах в стороне от дороги. Говорят, у этого графа богатый, как сказка дворец, но он не показывает и носа в лачуги этих несчастных.