Конрад Мейер - Юрг Иенач

Ранний рассвет едва брезжил в узкое оконце, скорее похожее на бойницу, когда Вазера разбудил стук в потолок. Он мигом оделся и снарядился в дорогу. Старуха поручила ему передать сыну поклон, бережно надела ему через плечо пороховой рог, который, по-видимому, чтила как семейную святыню, и с боязливой оглядкой выпроводила гостя через кухонную дверь за ограду подворья. Здесь она указала ему узкий проход в Кавелошскую котловину, откуда начиналась сегодняшняя его дорога, ведущая в горы слева от Малоджи.

— Когда войдете в ущелье, — объясняла она, — поглядите на голый склон по левую сторону озера, там вьется длинная тропинка, на ней вы издалека увидите Агостино. Он с четверть часа как вышел со своей корзинкой, а путь он тоже держит на Сондрио. Заговорите с ним и не отставайте от него. Правда, тут у него не все ладно, — она указала на лоб, — но дорогу он знает наизусть, да и вообще ничего такого за ним не водится.

Вазер на прощание сердечно поблагодарил старуху и поспешил убраться подальше от этого дома, пока там все еще спали. Тесной тропой, проложенной между обломками скал, он вскоре вступил в яйцевидную долину, которую со всех сторон замыкали покрытые ледниками горные склоны; тут он увидел и тропку, и шагающего по откосу Агостино и поспешил ему вдогонку.

Впечатления минувшей ночи еще всецело владели им, как ни старался он подчинить их себе и претворить в ясные мысли. Он догадывался, что виденное и слышанное чревато большими бедами и что случай приоткрыл перед ним только малую, оторванную от целого, а посему непонятную для него частицу уготованных кому-то жесточайших судеб. Невзирая на юношескую беспечность, он был потрясен до глубины души, ибо двое из тех, кого вражда толкала навстречу друг другу — его школьный товарищ и синьор Помпео, — хоть по-разному, однако в равной мере внушали ему любовь и восхищение.

А сколько своеобразной прелести и жути было в этом ландшафте, обагренном лучами зари! Под ногами изумрудная глубь озера в венце из поросших кустарниками холмов и опушенных зеленью островков, и все, все точно окутано кровавым платом, все заполонено необозримой чащей темно-пунцовых рододендронов. Кругом блестят отвесные уступы скал, по ним змеятся питаемые ледниками серебристые ручьи, а на юге, где зигзагами идущая вверх тропинка открывает единственный выход из ущелья, взор слепит снежная поляна, из которой вырастают красноватые обелиски и пирамиды.

Вазер наконец настиг опередившего его Агостино и, поздоровавшись, попытался завести разговор, но молчаливый попутчик, погруженный в свои медлительные думы, бросил на него равнодушный взгляд, без удивления и любопытства примирившись с его обществом. Вазер с трудом выжал из него несколько слов, а так как подъем становился все круче и вдобавок тропа теперь была покрыта осклизлым снегом, он замолчал и сам.

Они достигли перевала скорее, чем рассчитывал Вазер. Перед ними, загораживая вид на юг, встал мрачный зубчатый горный массив. Вазер осведомился, как называется эта грозная громада.

— У нее имен много, — ответил Агостино. — Здесь, наверху, в Граубюндене, ее называют по-своему, мы внизу, в Сондрио, — по-своему. Здесь она зовется «Гора Бедствия», а у нас «Гора Горести».

От этих печальных имен Вазеру стало не по себе; он пропустил своего немногоречивого спутника вперед и остановился передохнуть, а потом, не выпуская его из виду, пошел за ним на некотором расстоянии, чтобы, впивая бодрящий горный воздух, в одиночестве насладиться радостью вольных странствий.

Долгие часы длился спуск вдоль пенистого Маллеро, бурливо несущегося через каменные пороги, меж тем как солнце все жарче грело теснину. Теперь на дорогу уже ложилась густая тень от каштанов, которые, изогнувшись, тянулись ввысь с горных лугов, а первые виноградные лозы приветственно помахивали усиками. На холмах красовались вычурные церкви, и горная тропа все чаще переходила в мощеную деревенскую улицу. Наконец путники выбрались из последнего ущелья, и перед ними в золотом вечернем сиянии развернулась во всю ширь изобильная Вальтеллина, с разогретыми солнцем виноградниками и болотистыми рисовыми полями.

— Вон где Сондрио. — Агостино показал шагавшему рядом Вазеру на пышные дворцы и башни итальянского города, который, как феерия, улыбался в темной раме скал навстречу пришельцу из безлюдного горного края.

— Веселая у тебя родина, Агостино, — вскричал уроженец Цюриха, — а кругом по холмам, если не ошибаюсь, произрастают знаменитые сассельские лозы, чей сок — жемчужина среди вин!

— Их в апреле хватило морозом. Это воздаяние за наши грехи, — сумрачно ответил Агостино.

— Какая жалость, — заметил Вазер. — А чем вы, собственно, провинились?

— Да как же?! Терпим среди нас тлетворную язву ереси; ну ничего, скоро ее выжгут каленым железом, и мы очистимся от греха. Мертвецы и святые угодники держали торжественный совет в полночь восьмого мая вон там, у Сан-Джервасио и Протасио. — Он указал на одну из ближайших церквей. — Сторож все слышал своими ушами и даже заболел с перепугу, уж очень люто они спорили. Однако же наш Сан-Карло взял верх… Еще бы, один его голос стоит двадцати.

Не замечая, как насмешливо косится на него попутчик, он и сейчас повторил то, что проделывал у каждого придорожного креста, у каждой статуи святого; когда они приблизились к часовенке с раскрашенным изображением божьей матери, он поставил корзинку наземь, бросился на колени, горящими, глазами пытаясь заглянуть между прутьями решетки.

— Вы видели, как она мне кивнула? — продолжая путь, спросил он, всецело во власти своих мыслей.

— Ну как же, — смеясь, подтвердил Вазер, — вы у нее, видно, на хорошем счету. Что это она вам наказала?

— Убить мою сестру! — с тяжким вздохом ответил юноша.

Такого цюрихский житель уже не мог стерпеть.

— Прощайте, Агостино, — сказал он. — На моей путевой карте указано, что отсюда отходит дорога на Бер-бенн. Это она и есть, правда? Я не прочь сократить себе путь. — И он сунул придурковатому малому монету.

Вазер повернул вправо и, пробираясь между стенами виноградников, обогнул подножие горы. Вскоре он увидел цель своего путешествия — селение Бербенн, потонувшее в зелени каштанов. Полуголый мальчишка привел его к пасторату, довольно невзрачному дому, но сплошным покровом увившие фасад листья и гроздья винограда, пышные гирлянды буйных побегов заслоняли убожество строения.

Широкий решетчатый навес на ветхих деревянных колонках служил хлипкой опорой этому изобилию, а также и сенями самому домику. Вверху последние лучи заката еще играли в прогретой золотисто-зеленой листве, а внизу уже все тонуло в густой тени.

Пока Вазер дивился невиданному, ничем не стесненному роскошеству природы, на пороге показалась легкая фигурка, а когда она вышла из зеленой тени, Вазер увидел прекрасную, по-девичьи юную женщину с кувшином для воды на голове. Обнаженной рукой придерживая сосуд на уложенных венцом темных косах, опустив ресницы, она словно не шла, а парила с пленительной легкостью, когда же Вазер склонился перед нею в учтивом поклоне и она подняла к нему кротко сияющий взгляд, ему показалось, что он сроду не видел такой совершенной красоты.