Конрад Мейер - Юрг Иенач

— Passer sur le ventre! [7] Взять верх над кем-нибудь! (франц.) — насмешливо перевел Иенач. — На самом деле это совсем не такая уж страшная угроза. А ты, видно, перенял у наших французских сотоварищей одни только ругательства.

— Morbleu, — вспылил Гулер. — Я тебе и не то могу сказать. Этот злобный уродец позволил себе гнусную шутку, которую понял я один. Герцог велел ему, с издевкой заявил он, погнать нас обратно на границу и тем оправдать свое имя. Я извлек словарь — единственное наследство моего брата, — он умер в Париже, можно сказать, как блудный сын. И как вы думаете, господа, что означает слово «ланье»? Погонщик ослов. Знай я это, пока он не убрался, я его, слизняка, скорпиона эдакого, двумя пальцами бы раздавил.

Во время этой тирады Иенач, насупясь, что-то сосредоточенно обдумывал и теперь обратился к собравшимся с такими словами:

— Меня-то вы считаете платежеспособным?.. Вы знаете, я всегда был хорошим хозяином, на военную добычу я построил себе в Давосе отличный дом и прикупил к нему окрестные пастбища. Кроме того, у банкира на площади Святого Марка в Венеции хранятся мои деньги, а он человек со сметкой и знает, как их пустить в оборот. Конечно, этого мало, чтобы полностью вас удовлетворить, однако я пользуюсь кредитом, а потому рассчитываю добыть и остальные. Хотите, я выдам вам письменное обязательство на всю сумму, которую вам задолжал герцог? Только не тревожьте вы его сегодня, он болен и утомлен. Я улучу удобную минуту и замолвлю перед ним слово за вас, да и за себя тоже, — это теперь наше общее дело, я ведь останусь нищим, если оно не выгорит…

Тут все заговорили разом, наперебой раздавались возгласы сомнения, восторга и недоверия. Верх взяло радостное возбуждение.

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показалась складная фигурка и остренькая физиономия герцогского адъютанта Вертмюллера. Быстрым взглядом охватил он всю эту беспорядочную сцену и явно не одобрил ее. Он сухо доложил, что сиятельный герцог подъезжает к Тузису и просит воздержаться от торжественной встречи. Превыше всего он нуждается в отдыхе.

— Только этот господин будет допущен к нему через час, — заключил немногоречивый лейтенант, поклонившись полковнику Иеначу так сдержанно и небрежно, как только допускала военная иерархия.

Солнце клонилось к закату, когда полковник Иенач вошел в дом, отведенный герцогу для его кратковременного пребывания: взбегая по каменной лестнице, полковник заметил в прихожей на первом этаже цюрихского лейтенанта; точно сторожевой пес, охранял Вертмюллер покой своего начальника от непрошеных посетителей.

Только что с прощальным поклоном неслышно прошмыгнула через сени стройная и тонкая фигура личного герцогского секретаря Приоло, которого адъютант — особенно сердитый сегодня — проводил колючим взглядом, проворчав ему вдогонку что-то не слишком доброжелательное.

— Этого еще каким ветром занесло сюда? — шепотом осведомился полковник. — Насколько мне известно, герцог перевалил через горы без него.

— Неделю тому назад он был послан в Кур за последними парижскими депешами, которые срочно потребовались его светлости, — пояснил Вертмюллер.

— И сейчас они в руках у герцога? — тихо и торопливо спросил Иенач, и сердце у него так и заколотилось в груди. — Вы уже знаете, что решено? Король поставил свою подпись?

— Я знаю лишь свои обязанности, — неучтиво отрезал лейтенант, — а сейчас я обязан не мешкая ввести полковника Иенача.

Вертмюллер первым вошел в уютную, освещенную закатными лучами комнату, — ее окна смотрели на солнечные холмы и тронутые осенним пурпуром леса прекрасного Хейнценберга.

Полковник остановился в амбразуре окна, а Вертмюллер на цыпочках направился в смежную комнату, где еще почивал герцог.

— Благоволите немного подождать, — прогнусавил лейтенант, возвращаясь, и снова отправился на свой сторожевой пост в сенях.

Когда Иенач остался один, его взгляд приковала раскрытая кожаная сумка и рядом с ней два распечатанных письма. От того, стоит ли в них желанный росчерк, зависела участь его родины.

Наконец дверь из спальни медленно растворилась, и Генрих Роган — бледный, исхудавший — показался на пороге. С неподдельной радостью направился он навстречу граубюнденцу, а тот поспешил услужливо подвинуть глубокое кресло к самому окну, чтобы взор усталого путника отдохнул на покоящемся в закатном золоте милом его сердцу Хейнценберге. Герцог, не скрывая утомления, опустился в кресло, обратил свой ясный взгляд на Иенача и слабым голосом спросил:

— Вы приехали прямо из Финстермюнца?

Иенач почтительно стоял перед откинувшимся на спинку кресла герцогом и пристально вглядывался в его благородные черты, которые изменились не только от тяжелой болезни… Полковника испугала печать затаенной скорби, которая проступала особенно явственно, когда герцог опускал свои светлые, лучистые глаза.

Иеначу не терпелось узнать, скреплен ли в Сен-Жермене королевской подписью тот договор, на который сам он здесь, в Граубюндене, положил столько трудов. Но, глядя в это изможденное лицо, он, никогда ни перед чем не отступавший, не отважился задать роковой вопрос. И ограничился тем, что, отвечая герцогу, подробно рассказал, как были установлены на время перемирия границы между Тиролем и Нижним Энгадином.

— Австрияки — народ неповоротливый и дотошный: мне пришлось задержаться и даже побывать в Инсбруке, — говорил он. — Будь я здесь, никогда бы мои строптивые товарищи не посмели без вашего дозволения покинуть доверенные им посты и вместо приветствия, на первых же порах встретить вас в Тузисе возмутительным ослушанием. Мне едва удалось оградить вас от самых непозволительных выпадов, — нерешительно добавил он, — не видя другого средства, я вынужден был поручиться всем своим достоянием в том, что товарищи мои получат долг, оставшийся за французским правительством. Надеюсь, вы не поставите мне в укор мою безграничную преданность, — вкрадчиво заключил он.

Содрогнувшись всем телом, герцог глубже откинулся в кресле, и страдальческая складка резче обозначилась на его лице. Его ужаснула мысль о том, какую грозную власть приобретает над ним человек, оказавший ему такую неслыханную и непрошеную услугу. Однако он сдержался.

— Благодарю вас, мой друг, — сказал он только. — Вы не потерпите ущерба, доколе сам я чем-то владею. Я послал Ланье вперед, чтобы он удовлетворил офицеров некоторой толикой денег, боюсь, что он взял с ними неверный тон.

— Он жестоко оскорбил их. В этом я должен согласиться с ними и просить вашу светлость о его отозваний. За его грубые окрики и за насмешки, задевающие лично нас, я на него не в обиде; но мне из верного источника известно, что он оспаривает за моим отечеством, как за малой страной, самое право на существование. Здесь, на собственной нашей земле, он осмеливается презрительно заявлять, что мы лишь ничтожный привесок Франции, — вот от этого у каждого граубюнденца душа переворачивается, и мы не потерпим, чтобы такой человек впредь ел наш хлеб и пил наше вино! Сделайте милость, добейтесь его отставки, — попросил он, смягчая тон.