Конрад Мейер - Юрг Иенач

— Я тоже решительно желаю отставки Ланье, и кардинал, конечно, уважит мою просьбу. На этот счет можете быть покойны. А теперь займемся более важными делами. — Герцог умышленно перевел разговор, ему сейчас несносны были эта бурная вспышка патриотизма и протест граубюнденца. — Вы побывали в Инсбруке и, верно, узнали, каково отношение к нам при эрцгерцогском дворе. Не слышно, чтобы австрияки собирались вновь напасть на нас в Вальтеллине?

— Лавры вашей светлости еще слишком свежи. Противник не отважится посягнуть на них, пока жезл полководца у вас в руках. Однако позвольте мне высказать все утайки! — Граубюнденец глубоко вздохнул. — Не успела разнестись ложная весть о вашей кончине, как закопошилась всякая нечисть, вновь стали плести козни изгнанные нами из Граубюндена пособники испанцев. Им, проклятым могильщикам, не терпелось закопать в одну могилу два величайших сокровища граубюнденцев — вашу возлюбленную особу и нашу драгоценную свободу, которой вы служите порукой. А в Инсбруке, — выждав отклика на свои слова, с нескрываемым волнением продолжал он, — там и теперь, когда господь, нам на радость, вернул вас к жизни, по-прежнему не верят в Кьявеннский договор. Иначе как бы они осмелились предлагать мне от имени Испании независимость Граубюндена и восстановление его в исконных границах ценой разрыва с Францией! Они даже пытались презренным золотом отторгнуть меня от вас!.. Ваша светлость, заклинаю вас, положите конец подлым проискам — для этого вам надо лишь обнародовать договор, согласованный между нами и подписанный вашим королем. Иначе Граубюнден усомнится в благих намерениях Франции, испанские посулы смутят умы, и мы снова кинемся в кровавую бойню междоусобицы, из которой вам удалось нас вызволить.

Герцог ничего не ответил. Он стремительно встал, подошел к окну и погрузился в созерцание горного ландшафта, на который понизу уже легла тень, и только расположенные высоко селения еще сверкали на солнце.

— Одному богу ведомо, как я полюбил эти края, — обратился он наконец к Иеначу, — я бы все отдал, чтобы вернуть им счастье и свободу!.. Никто лучше меня не понимает вашей ревностной любви к отечеству, даже когда ее проявления нетерпеливы и резки, а нынче передо мной, искренним другом Граубюндена, они, говоря по чести, были попросту жестоки. Однако же вы в то же самое время убедительнейшим образом доказываете свою самоотверженную преданность мне, — вы всем, что имеете, поручились перед товарищами за добросовестность Франции, вы только что открыли мне испанские козни и попытки подкупить вас. И я думаю, что могу всецело доверять вам и рассчитывать на вашу безоговорочную поддержку при самых щекотливых обстоятельствах. Скажите, Георг, могу я на вас положиться, хотя бы это и потребовало от вас большой выдержки и самоотречения?

— Как вы можете усомниться во мне? — пылко ответил Иенач, с горестной укоризной посмотрев на герцога.

— Итак, откровенность за откровенность, — продолжал Роган, кладя руку на плечо граубюнденца, — доверие за доверие. Мне даже трудно это выговорить, но… Кьявеннский договор возвращен из Парижа без королевской подписи и с такими поправками, которые я сам считаю неприемлемыми и не рискну даже предложить вашему народу.

После этих слов, произнесенных тихим и скорбным голосом, герцог посмотрел на Георга, словно желая прочитать в его выразительных чертах действие своего тягостного признания. Но лицо граубюнденца осталось неподвижным, только постепенно покрылось мертвенной бледностью.

— А в чем заключаются поправки, ваша светлость? — помолчав, спросил Иенач.

— В двух основных пунктах: французские оккупационные войска остаются в прирейнском укрепленном округе и в Вальтеллине вплоть до заключения всеобщего мира, а пребывание в этой католической части страны для протестантов, имеющих в ней недвижимость, ограничивается двумя месяцами в год.

Зловещие зарницы вспыхнули в глазах граубюнденца, но голос его звучал почти невозмутимо:

— Первая поправка означает политическое подчинение французским властям, вторая — недопустимое вмешательство в наши внутренние дела. И то и другое для нас неприемлемо.

— А следовательно, нельзя оставить эти поправки в договоре, — твердо заявил Роган. — Я пущу в ход все свое влияние на короля, исчерпаю все свое красноречие, чтобы внушить Ришелье, насколько важен этот вопрос, я на все пойду, лишь бы парализовать пагубное воздействие отца Жозефа, — он, по моему разумению, и есть тот злой дух, что сеет плевелы в нашу пшеницу. Этому капуцину нужно обеспечить за папским престолом не подобающее чужеземной державе влияние на политику моего благородного отечества, за что ему и обещан сан кардинала. Но от того, что он спит и видит презренную красную шапку, не должно терпеть урон честное слово герцога Рогана. Я намерен послать в Париж моего ловкача При-оло с убедительными посланиями к самому королю и к кардиналу. Он едет завтра. Если бы я дал волю оскорбленному самолюбию, я нынче же отказался бы от командования; но ради вас я не вправе поступить так. Сильно сомневаюсь, чтобы мои симпатии к вам, личные мои обязательства перед вами перешли вместе с жезлом главнокомандующего к моему преемнику в Граубюндене.

— Избавьте нас от такого удара! — испуганно воскликнул Иенач. — Вашим, нет — нашим вечным спасением заклинаю вас, не бросайте дела своих рук! Не толкайте нас в бездну отчаяния!

— Потому-то я и хочу дотерпеть до конца, — продолжал герцог с той твердостью, какую дает ясное сознание долга. — Но, знайте, Иенач, здесь, в стране, от вас зависит все. Безгранично вам доверяя, я не скрыл от вас неожиданного поворота в судьбах вашей родины. Я-то думал, что прочно обеспечил ей счастливый удел! Но своим разочарованием поделился я только с вами, и, знаю, вы отдадите должное моему доверию, не злоупотребив им. Успокойте своих сограждан. Я видел, какую поразительную власть имеете вы над умами. Протяните время! Не подрывайте их веру во Францию! Внушите граубюнденцам, что Кьявеннский договор хоть и не обнародован пока, но вскорости вступит в силу, и вы не покривите душой, ибо с помощью божьей мы одолеем своих противников. Я нынче же ночью еду дальше, в Кур. Привезите мне туда вести о настроениях в стране.

Иенач склонился над рукой герцога и при этом с невыразимой печалью заглянул ему в глаза.

Роган усмотрел в этом загадочном взгляде сочувствие преданного друга к его горчайшей доле; ему и в голову не приходило, какая перемена свершалась в душе граубюнденца, он не подозревал, что Георг Иенач, после жестокой внутренней борьбы, в этот миг отрекся от него.

— Вы хорошо сделали, ваша светлость, выбрав своим местожительством славный город Кур, — на прощание сказал полковник. — Вас там глубоко чтут, и доколе жители Кура видят ваш благородный лик, доколе вы представляете в Граубюндене особу короля, страна не перестанет уповать на Францию.